— Зачем? — пробормотал он. — О чем ты?

Она взяла его под руку:

— Ничего не понимает, глупый какой. Жить-то нам надо где-нибудь? Втроем в моей комнате тесно…

Стоял жаркий день. На Дубковском шоссе было оживленно, как в троицу. К увеселительному заведению купца Евлампия Михайлова подкатывали кареты, извозчичьи пролетки.

Белобрысый Колька, сын оружейника Емельянова, спрятавшись за вертящейся рекламной тумбой, высматривал театрала потучнее, за которым можно было бы незаметно проскользнуть в сад. Там, в Летнем театре, выступали карлики.

Как только на заборах расклеили афиши, Колька начал копить. В стареньком кошельке были три монеты по копейке и четыре гроша. Этих денег и на вход в сад не хватит, а билет в театр стоит полтинник.

Наконец Кольке повезло. Кучер, разодетый барином, лихо осадил серого рысака. С открытой коляски сошла дебелая барыня средних лет. Она боялась яркого солнца, сразу открыла бело-голубой зонтик. Колька ловко пристроился за ней. Только он обрадовался — обманул билетера, как вдруг волосатая ручища схватила его за шиворот и потащила назад по дорожке. Взлетев в воздух, Колька шлепнулся в крапиву, обжег локоть и шею.

Однако это не умерило желания посмотреть представление. Он отважился на новую хитрость: выбрав дуб, ветви которого свисали по ту сторону забора, Колька проворно забрался на дерево, спрыгнул и спрятался в кустах. Отдышавшись, он выглянул и обомлел: у входа в театр — два маленьких негритенка. «Будто ваксой вымазаны», — изумился Колька и пожалел их: больно они черные, а если их в горячей воде искупать, не пожадничать на мыло, поскрести мочалкой кожу, то посветлеют. И тут он задумался — будет ли им хорошо, когда они превратятся в обыкновенных мальчишек, таких, как его приятели Володька Шатрин, Ванька Анисимов и Тимоха Поваляев. Из Петербурга привозят барчуков поглазеть на черномазых, денежки за показ платят.

Пронзительный звонок известил о начале представления. Но как проникнуть в театр? У раскрытых дверей торчал глыбой билетер. Беспрепятственно проходили расфранченные барчуки, окажись среди них Колька — признали бы за чучело в огороде. Был он в длинных штанах, залатанных сандалиях, ситцевая рубашка вылезла из штанов и горбилась на спине, а волосы, черт их подери, топорщились, и нос некстати облупился. Колька совсем пал духом: видно, проскочить без билета не удастся. Но не в его характере было долго унывать. В сад он пробрался, а представление в Летнем театре можно смотреть и через щелочку в стене.

Удобно устроившись на плакучей березе, Колька выковырял сук в доске, прильнул к глазку. Под мелодию струнного оркестра на сцену выкатилась тройка словно пряничных коней. С розвальней сошли лилипут и лилипутка, ростом чуть больше куклы. Одеты они были, как господа: на нем черный фрак, цилиндр, на ней белоснежное платье.

Лилипут снял цилиндр, отвесил низкий поклон и пригласил даму на танец.

Внезапно в листьях Колькиной березы зашумел дождь.

Посмотрев вниз, Колька ахнул, — ну уж теперь ему несдобровать. Сам Евлампий Михайлов стоял на лужке, подбоченившись, хохотал, а дворник из пожарного рукава поливал березу. Ледяная струя больно стегала Кольку, укрыться было негде, он упал, вернее, скатился на землю, — густые ветви затормаживали его падение.

Опомнился продрогший Колька в яме.

В кустах Колька отжал штаны и рубаху, и сразу же к нему вернулось хорошее настроение: дешево он отделался, могли и за уши отодрать, в участок отправить. Насвистывая, шел Колька к себе на Никольскую. У розовой дачи его окликнули. За чугунной оградой на высоких ходулях прохаживался Поль, внук акцизного чиновника.

— Хочешь, походить дам? — соблазнял Поль.

— Свои получше твоих смастерил, — отказался Колька. У самого и простеньких ходуль не было, но он недолюбливал зазнайку Поля.

— Мои на резиновом ходу, ручки откопал на развалинах Дубковского дворца, — хвастал Поль.

Ходули у Поля, и верно, подбиты толстой резиной, ручки деревянные, выкрашенные бронзовой краской.

— Подразнишь и обманешь, — сказал равнодушно Колька, а самого так и подмывало перемахнуть через ограду.

— Божусь, гляди, — Поль трижды перекрестился. — Ходи, пока не устанешь.

Колька перелез в сад, с маху забрался на ходули. Поль позавидовал: сам он встает на них с крыльца.

Прошелся Колька по большой дорожке. Устойчивые ходули, на них можно даже бегать. Свернул он на малую дорожку, клумбу обежал. Что случилось с Полем? Подобрел, не гонит с ходулей и выгоды себе никакой не цыганит.

— Зря вчера сбежал, а я на месте дворца еще кое-что нашел, — интриговал Поль.

— Удивил! — Колька спрыгнул с ходулей. — Вот у нас на Никольской саблю фельдмаршала из колодца вытащили. Столько лет в воде пролежала, и ржавого пятнышка не найти.

Поль поверил. Он слышал, что Суворов гостил у оружейников, память о себе оставил. В колодец, из которого водой его угощали, саблю опустил.

— А знаешь, что там? — Поль кивнул на сарай, понизив голос. — Карлик-фокусник. Сбежал от хозяина, у нас на усадьбе скрывается.

Колька подозревал, что Поль в ловушку его заманивает. В минувшее воскресенье Колька разбил Полю нос. Потеху тот устроил: слепому нищему вместо хлеба положил в суму навоз. Не прячутся ли в сарае братья Петруха и Мишка Слободские, сыновья лавочника, давние его неприятели? А если Поль не врет? Дал же попробовать ходули.

Забыв про опасность, Колька шагнул через порог и чуть не свалился, — Петруха подкараулил его у двери, Мишка выскочил из-за поленницы со стареньким монтекристо. Ружье у Мишки было без затвора. Колька сообразил: не выстрелит. Он швырнул в Мишку пустой фанерный ящик, Петруха кинулся на выручку, но наскочил на Колькину ногу и схватился за живот. Поля, трусливо сбежавшего из сарая, Колька догнал в саду, смазал раз-другой по роже, а отлупить не дали. Откуда ни возьмись налетел дворник с генеральской дачи, из флигеля выскочил дед Поля, худощавый старик. Они повалили Кольку на землю, связали ему руки. Братья Слободские мгновенно исчезли.

— В участок! — орал старик, брызжа слюной.

— Побойтесь бога, зачем в участок, мальчишки подрались, — большая ли беда? К родителям отвести, — уговаривал дворник, — это еще туда-сюда.

— Чей будешь? — спросил уже спокойнее старик.

Колька, набычившись, молчал.

— Емельянова с оружейного парень, — ответил дворник.

— Это у него дед каторжник? — спросил старик.

Колька исподлобья зло взглянул на него.

Поликсенья Ивановна была дома одна. Она резала лук на окрошку, когда Кольку втолкнули в кухню. Руки заведены за спину и связаны шарфом, лицо грязное, под левым глазом кровоподтек, штанина разорвана. Сзади возвышался старик в чесучовом пиджаке, голову прикрывала казенная фуражка. Близорукие глаза старика из-за стекол пенсне смотрели строго.

— Ваш, сударыня, разбойник?

— Мой, — прошептала Поликсенья Ивановна.

— Вынужден огорчить. Учинил он в моем саду драку, — продолжал старик. — Придется составить протокол и в тюрьму.

— Коль за драки мальчишек сажать, тюрем и крепостей не настроишь, — заступился за Кольку дворник. — Трое на одного напали. Слободских тоже бы не мешало приструнить, озорники отпетые.

Старик затряс головой.

— Вы приставлены блюсти порядок, а сами потакаете бесчинству.

Дворник опешил. Пожалуется акцизный, а генерал крут, с места сгонит.

— В чем потакаю? Я за порядок, — оправдывался дворник. — Кто кинулся на крик, кто шарфом вязал, кто зачинщика сюда доставил? У Емельяновых свой суд. Портки снимут и недоуздком пройдутся, на табуретку с неделю разбойник не сядет.

— Выпорют?.. — строго спросил старик. И обратился к Поликсенье Ивановне: — Выпорете?