— Пойми, я не чужой. Страшно, на черный день у вас гроша не отложено. Мой совет — пока один малец за юбку держится, хозяйство покрепче сколотите. Как дом поставите, второй начинайте. Чугунка Авенариуса поднимет цену на дачи. Припрет нужда — сдашь петербуржцам на лето оба дома, сами в сарай переберетесь.
— За совет спасибо, — сказала Надежда Кондратьевна, — усадьба большая, есть где второй дом поставить, но пока не на что. А дальше прошу — не каркай беду и не учи плохому. По совести мы живем. Не буду я мужа отговаривать, не буду разлучать с товарищами.
Попрощавшись с сестрой, он долго еще стоял на крыльце, надеялся — зять подойдет. Николай задержался на Никольской, там родителей застал в тревоге: городовой увел Василия в участок. Оказывается, по мастерским ходит нелегальная газета.
Погрозив подержать недельку в холодной, Косачев после допроса отпустил Василия.
— Откуда полиция пронюхала? — удивился Николай.
— Догадаться не могу. Передал листовку Клопову с хлебом и обрезками колбасы, — говорил Василий. — В участке начисто отрекся: мол, бегал в лавку.
8
У кирки Николай почувствовал инстинктивно — догоняют. Оглянулся — Анисимов. Хороший товарищ, не остался на пикнике, затеянном супругой Землегляда.
— Сбежал ты с интересного представления, — заговорил Анисимов, посмеиваясь. — Профессорша в истерике, требует от супруга начисто исключить тебя из кружка.
— Умная баба, — похвалил Николай, но его разбирало любопытство: — С чего бы ей? Грубости не позволил, правду ведь сказал, что рабочему лучше подальше от таких друзей.
— И меня отрешат. Заступился за тебя, все, что накипело, выложил: носитесь со своей деревенской общиной, а крестьяне не все одинаковы. У одного земли на полдуши: корова ляжет, хвост — на меже, у другого — десятин сто и поболее, на него гнут спину батраки. И началось… Мадам обозвала: «Недобитый марксист». За словом в карман я не люблю лазать… Короче, назвал ее служанкой мелкой буржуазии.
Не сговариваясь, они свернули на Крещенскую. В трактире Ферапонтыча проще, не как в «Ростове». Еще у Николая и Анисимова не успели принять заказ, как в дверях показался рыжеватый парень из штыковой.
Оглядевшись, он направился к их столику.
— Следом шел, ходок — не жалуюсь, а не угнаться было, — сказал он и понизил голос: — Поручение имею.
— От профессора? — спросил без интереса Николай.
— От питерских рабочих, — сказал парень.
Половой принял заказ, ушел на кухню.
— Зовите меня Андрей, — продолжал парень. — На Никольской я незваным бывал, у твоего отца письмецо оставил.
— К оружейникам? — вырвалось у Николая. — Сказывал батька, получил.
— То самое, от Петербургского союза рабочих. Хартулари скандальной известностью мне премного обязан.
Посолив густо ломоть хлеба, Андрей крутил в руке стакан, то ли обдумывая, что сказать, то ли ждал, когда мастеровые приготовят закуску.
— Кончайте с профессором, не пристало рабочим сидеть с ним в одном возке, это еще те «друзья», на кучерской должности они состоят у мелкой буржуазии, — сказал Андрей и добавил: — Сжигайте мосты. Ваши друзья — социал-демократы.
Наскоро съев щи, Николай встал из-за стола, сказал, что ему нужно навестить своих стариков. Поднялся и Андрей, Анисимов занял очередь на бильярд.
У трактира приезжий грек торговал семечками, сахарной ватой и халвой. Андрей купил стакан семечек; бумаги не нашлось, тогда он вытащил из кармана брошюру.
— Семечки сестренкам отдай, а книжечку почитай и береги, чтобы в чужие руки не попала. За ней полиция охотится. От Ордына получил — скоро познакомлю, смелый человек, социал-демократ.
На Никольской Андрей откланялся. Опустив щеколду на калитке, Николай пересыпал семечки в карман, прошел к скамье, читая на ходу:
«Объяснение закона о штрафах, взимаемых с рабочих на фабриках и заводах».
Удобно устроившись на скамье, Николай полистал брошюру и опять открыл на титульном листе:
«Херсон. Типография К. Н. Субботина. Продается во всех книжных магазинах Москвы и Петербурга…»
Легальная! Почему же Андрей передал ее с такими предосторожностями?
«Крепостные крестьяне работали на помещиков, и помещики их наказывали. — Рабочие работают на капиталистов, и капиталисты их наказывают. — Разница вся только в том, что прежде подневольного человека били дубьем, а теперь его бьют рублем…»
Свободно такое в России не напечатают. Прав Андрей.
Поликсенья Ивановна вышла на двор вытрясти самовар, увидела сына, склонившегося над книжкой:
— О чем книжка-то?
— Про то, мама, как с рабочих незаконно штраф берут.
— Заждались, давно пора всю правду описать, может быть, твоего батьку и не выгнали бы с оружейного. — Поликсенья Ивановна взяла у Николая книжку. — Показать бы самому генералу: пусть знает — справедливость не убить.
— Запретная, — Николай мягко отобрал у матери брошюру, — а писал ее очень умный человек, такой и на каторгу пойдет за бедных и обездоленных.
Недели через три Андрей привел на протоку молодого человека, загорелого, с живыми глазами. Хотя он был в поношенной блузе, юфтевых сапогах, фуражке с засаленным козырьком, Николай догадался, что это человек образованный.
— Тот самый Ордын, — представил его Николаю Андрей. — Он-то уж знает народников, их болото…
Николай предложил Ордыну поехать на озеро.
— Чудесно, — обрадовался Ордын. — Просьба великая: погрести дайте, давно весла не держал…
Эта прогулка по озеру с Ордыном многое помогла уяснить Николаю. Он до конца понял, что либеральные народники заодно с мелкой буржуазией, они смертельно боятся, что рабочий класс создаст свою, революционную партию. Ордын подарил ему книгу, напечатанную на гектографе.
— Здесь найдете ответы на все свои вопросы. Еще в 1894 году Ульянов в пух и прах разгромил либеральных народников.
— Ульянов, — задумчиво сказал Николай и спросил: — Это он написал и книгу о штрафах?..
— Он, — ответил Ордын.
Николай открыл обложку, прочитал: «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?».
— Почитайте сами, дайте товарищам, что неясно — запишите. Из Петербурга пришлем знающего человека, — сказал Ордын и дал знак, что пора поворачивать лодку к берегу.
9
Новый век, а все осталось по-старому: те же притеснения, прибавились и еще беды — дороговизна, безработица.
В тот год не у всех оружейников рождественские праздники были веселыми. Опять сбавлены расценки. Из артиллерийского управления предписали еще сократить рабочую неделю. Итак, три дня с гудком на обед кончали смену. Это продолжалось до того дня, когда мастера согнали рабочих к зданию конторы и на балкон вышел начальник завода генерал Дмитриев-Байцуров.
— Господа офицеры и оружейники! — сказал он. — На нашу страну без объявления войны напала Япония. С божьей помощью Россия поставит вероломного врага на колени. Война продолжится не более полугода. От нас с вами русская армия ждет винтовки.
— Составлено расписание… воевать не более полугода, — усмехнулся Николай и локтем задел Поваляева, своего приятеля. — Не помяли бы япошки нам бока.
— На турецкой сколько поубивало, еще не все калеки перемерли, — Поваляев тяжко вздохнул, — и опять застучат в дома похоронки.
Официальные сводки с фронта не могли скрыть тяжелые потери на суше и море. Погибли крейсер «Варяг», броненосец «Петропавловск». Пала крепость Порт-Артур.
Дорожали продукты на рынке, с ночи выстраивались очереди у керосиновых лавок.
Приятель из Райволы пригласил Николая на охоту. Пороху был дома нетронутый пакет, а дробь забрал на той неделе Поваляев.
В Петербург ехать за одной дробью накладно — билеты в оба конца и чуть не день клади на дорогу. Разжился Николай дробью у тряпичника на рынке. Высыпая дробь в банку, обнаружил, что тряпичник пустил на кулек штабной циркуляр. Оказывается, на погребение нижних воинских чинов правительство отпускает на душу 4 рубля 321/2 копейки и на постановку могильного креста — 2 рубля.
