Эти слова обожгли Александра Михайловича. Он возмутился: неужели найдется прохвост, способный присвоить наследство, завещанное партии!
— В царстве денег, — возразил Красин, — редко встретите человека с красивой душой. Без колокола на дележ наследства Шмита сбежались меньшевики и эсеры, требуют свою долю. С большой ложкой тянется муж старшей сестры Шмита. В Центральном Комитете больше нет уверенности, что Екатерина отдаст партии долю братова наследства, которое не ей отказано.
— Муж Екатерины, насколько мне известно, человек с революционными взглядами, — сказал Александр Михайлович.
— Андриканис любит деньги больше, чем революцию, — ответил раздраженно Красин. — Чета Андриканис пытается склонить и Елизавету присвоить деньги. В ветви потомков Саввы Морозова, чтобы порядочных людей пересчитать, одной руки хватит: покойный Николай, Елизавета, Алексей. Теперь-то дошло до вас, какой кристальной честности человек требуется сейчас партии?
— За доверие спасибо, но… брак фиктивный, а жена законная… Что я скажу Ольге?
— До утра подумайте, — назначил срок Красин. — Надеюсь, все взвесите.
В девять утра Александр Михайлович дал согласие. Поставил два условия: развести с фиктивной женой и…
— Развод поручим Шестернину как одному из авторов плана «женитьбы», а защиту перед Каниной возьму я на себя, — сказал Красин и оговорил: — Когда получим наследство.
31
Положение со свадьбой осложнилось. Невеста жила в Париже и не могла вернуться в Россию. В 1905 году она была связана с боевой технической группой в Москве. Полиции известно, что Елизавета разделяла политические взгляды старшего брата.
— Поезжайте в Париж, там сыграете свадьбу, — настаивал Красин. — Наш поверенный ловко обошел хитрого Линка и московский окружной суд. Значительная часть наследства уже у Елизаветы.
В грустном настроении выехал из Петербурга Александр Михайлович. Ни слова не позволили сказать Ольге. Из Парижа быстро дойдут до России вести, что внучка Викулы Морозова вышла замуж за дворянина Игнатьева. О таком, конечно, узнает Ольга. Что будет? Об этом он старался не думать.
В Париже все устроилось хорошо. Консул князь Кугушев, скучавший от безделья, был рад случаю встряхнуться, кутнуть на свадьбе. Закончив в консульстве все формальности, Александр Михайлович занялся приготовлениями к свадьбе. Поручителями согласились быть коллежский советник Старосельский и личный почетный гражданин Авдеев.
Десятого октября 1908 года в Париже на улице Дарю, застроенной скучными доходными домами, было оживленно. К ограде русской церкви, как в престольный праздник, подкатывали экипажи: собственные выезды, извозчичьи пролетки. Обедневшие русские эмигранты и студенты добирались сюда пешком.
В святцах на десятое октября не падал ни один из главных двунадесятых православных праздников. Что же происходило в этот день на улице Дарю?
Третью неделю в русской колонии только и разговора, что об из ряда вон выходящем случае: сын действительного статского советника, дворянин Игнатьев, приехал из Петербурга во Францию жениться… И кого берет?.. Купчиху! Скандальный интерес у знати, чиновников и обывателей вызывала невеста, внучка Викулы Морозова, старообрядка.
Прихожане, осенив себя крестным знамением, входили в церковь. Находились и такие, что, не дойдя до паперти, вливались в группки знакомых и незнакомых людей, которых сейчас объединяло жадное любопытство к сплетням вокруг этой свадьбы. Было Известно, что венчать молодых будет сам протоиерей.
С паперти сошла пышнотелая вдова, средних лет блондинка, ее не допускали на рауты в посольстве. Покойный муж, офицер, был замешан в неблаговидных поступках. Вдова аккуратно посещала церковные службы, чтобы как-то быть связанной с русской колонией.
Справа от паперти, шагах в семи, заговорщицки шептались жена посольского швейцара и старуха с постным лицом Софьи-великомученицы. В эту компанию втиснулась и вдова.
— Не по любви сочетаются, — воскликнула она, чтобы заинтересовать женщин, понизила голос до шепота: — У Морозовых все в прадеда Савву, а он из раскола. Мильонщик, попортил кровушки синоду. Архиепископы с митрополитами наезжали, а он стоял на своем — сыновьям, внукам, правнукам завещал держаться веры. Морозовы признают двуперстное знамение, как же Лизка в нашу церковь войдет?
— Дворянкой захочешь стать, и турецкую веру примешь, — сказала сердито жена швейцара, — купцы на потомственные звания и графские титулы падки, денег-то у них в сундуках тыщи несметные.
…Занятые пересудами женщины прозевали приезд жениха и невесты. Только вдова успела заметить в дверях церкви метель фаты.
Главную часть церкви — против алтаря — занимали чиновники посольства, офицеры, нарядные дамы. Крепкий запах духов глушил благоухание ладана. Прихожане попроще теснились по бокам и сзади, вдова офицера ухитрилась пробраться к клиросу. Бросив придирчивый взгляд на невесту, она нашла ее чересчур располневшей и уставила взгляд на жениха.
— Отхватила купчиха за свои миллионы красавца, — зашептала с завистью вдова соседке, богомольной старухе. — Боже, что делают деньги…
Зажгли люстры. Из алтаря вышел протоиерей, тихо откашливались певчие. Заняли свои места шаферы. Поп спросил у жениха и невесты, добровольно ли и по согласию они вступают в законный брак.
— Да, — тихо обронила Елизавета.
— Да, — уверенно сказал Александр Михайлович.
И начался обряд венчания…
Таратута не усидел в карете, пробрался в церковь, прячась за чужие спины, он взглянул на Елизавету, свою тайную жену: под золоченым венцом, в нарядном свадебном платье, а глаза усталые и грустные. Он понял, как ей сейчас тяжело, вышел из церкви, вдогонку неслось:
— Господи боже наш, славою и честию…
Получив в окружном суде определение об утверждении Елизаветы Павловны в правах наследства, Шестернин сразу же отправился на Варварку в контору товарищества мануфактур Викулы Морозова с сыновьями.
Прием ему неожиданно был оказан любезный, на что он и не надеялся. Видимо, Иван Викулович посчитал, что младшая племянница сделала выгодную партию. Будет принята в лучших домах Петербурга. У мужа имение в Финляндии, сто десятин леса. В умелых руках это капитал. Он не скрывал желания познакомиться с супругом Лизаньки и кое-что посоветовать, на большую ногу требуется поставить задуманное дело. Не проживать, а наживать деньги. У Морозовых эта заповедь крепостного крестьянина Саввы Васильевича передается из поколения в поколение.
Радость за устроенную судьбу племянницы не помешала Ивану Викуловичу мгновенно преобразиться в главного директора товарищества, хитрого коммерсанта, едва Шестернин завел разговор о продаже доли Елизаветы Павловны. «Товарищество не прочь купить ее пай, — сказал Иван Викулович, — но дела сейчас идут не так, как бы хотелось».
Расставленные прожженным коммерсантом сети Шестернин хитро обошел. Он сделал вид, что не торопится с продажей пая, его доверительнице нет смысла терять большие деньги, она повременит до лучшей поры. Серьезное ведение дела понравилось Ивану Викуловичу.
Далекая от коммерции Лизанька удачно нашла поверенного, во всем, чувствуется, супруг его племянницу направляет. Он просил Шестернина бывать в конторе, надеется, что на поправку пойдут дела в товариществе мануфактур.
«Неделю после этого я не показывался на Варварке, — писал Таратуте Шестернин, — испытывал характер Ивана Викуловича. Толковый он коммерсант, понял, что на кривой меня не объедешь, по тридцать рублей накинул на акцию. „Лизанька своя кровь, Верина дочка, а то бы я ни рубля не прибавил“, — располагающе говорил он. Хорошо мы с ним поторговались и разошлись ни с чем».
— Продавал бы скорее, — вырвалось у Елизаветы Павловны, — дядя вряд ли дороже заплатит за пай.
— Деньги не наши, Николай Павлович на революционные дела их отказал, в партийную кассу должно сполна поступить наследство, — возразил Таратута. — Шестернин дальше пишет, что опять навестил Ивана Викуловича, пожестче поторговались, на десятку акции стали дороже. По-моему, поверенный разумно поступает, в партии каждый рубль расписан. Еще сообщает Шестернин, что Екатерина твоя не торопится передавать свою долю, жадность ее обуяла.
