— В пасхальную ночь приснилось, — заговорил Александр Николаевич, — будто зашел Николай в родительский дом, разговелся. Бывают приятные сны.

Понял намек Матвеев: на пасху Николай был у отца, жаль, не дал о себе знать, давно не виделись. Но не показал огорчения, сказал в тон старшему Емельянову:

— Наши под Архангельском и во сне не разговелись, а тут еще Петька-прохвост подвел.

— Не горюй, раз дело благородное, — сказал Александр Николаевич, — двух своих парней дам, ребята исполнительные.

— Были и сплыли, — сказал Матвеев, взглянув на правый угол скатерти, где рядом стояли две недопитые чашки. — Ищи ветра в поле.

— Найду, — похвалился Александр Николаевич, одернул рубашку и сделал знак Матвееву, чтобы следовал за ним.

К аттракциону «Рыжий бык» было не подступиться, оставался лишь узкий проход к билетеру.

Василий собирался помериться силой, достал из кошелька пятак, но увидел отца.

— Пройди с листом, ссыльные оружейники голодают, — сказал Александр Николаевич и спросил: — А куда Ивана занесло?

— На качели.

— Второго потом подошлешь, — сказал Матвеев.

Василий знал, к кому можно подойти с листом, а к кому нельзя. Меньше двугривенного не жертвовали. Рублей пять серебром собрал он быстро. Как очутился возле Кучумов, Василий проглядел. Купец, наверно, приметил, что Васька Емельянов занимается поборами: к кому бы ни подошел — не отказывают. Странно, что богатеев он обходит, будто они не православные люди.

— На какую беду, парень, собираешь? — спросил Кучумов.

Василий замялся, но тут Ноговицын выручил, сказал равнодушно:

— Известно, на погорельцев.

Кучумов вытащил красненькую, потряс ею в воздухе, чтобы все видели его щедрость, но неожиданно потребовал от Василия пятак сдачи.

— Примета есть, на Валааме мне один монах поведал. Мало, много ли жертвуешь, а сдачу, хоть грош, а непременно стребуй.

Подкинув и поймав на лету пятак, Кучумов вперевалку направился к своей скатерти-самобранке.

— Неудобно, — Василий смущенно мял десятку, — купец на ссыльных оружейников жертвует.

— Спрячь деньги, — сказал Ноговицын, — сам напросился, наши ссыльные хуже погорельцев живут.

Пятнадцать рублей с гривенником сдал Василий Матвееву, заводскому казначею социал-демократов.

…Третий переход границы после побега из ссылки едва не закончился арестом. В ту ночь на заливе шныряли лодки морской стражи. На дамбе сновали объездчики. Николай и его товарищи попробовали проскочить — не вышло, вернулись в финские воды. Они спрятали лодку в заброшенном сенном сарае, часть груза сложили в глухом овраге верстах в двух от Оллилы и двинулись пешком, захватив все, что могли на себе унести.

Но неспокойно было и на сухопутной границе. От Финского залива до Белоострова службу несли незнакомые стражники. Эти сведения принес из разведки Николай.

— В Новгороде хватились? — сказал Поваляев. — Донесли небось?

— Мерещатся тебе розыск и Владимирка, — поддел Николай. — Беда приключилась ближе, на вокзале в Новой Деревне. Связной взял на складе Шатрина две винтовки, подвязал их старой веревкой. В дороге она перетерлась, на платформе Приморского вокзала винтовки выпали из-под пальто.

— Осатанеют, теперь держись, — заговорил Анисимов. — Жаль парня, виселицы не миновать.

С минуту помолчали, затем Николай рассказал, что взвод унтер-офицера Смирнова раньше срока отвели на отдых. Рискованно было пробираться с грузом по тайной тропе.

— Напролом идти — все сгубить, — согласился и Поваляев. — Переждем — успокоится граница, поклажу зароем.

— Просто рассудил, как на первый-второй рассчитайсь, — возмутился Анисимов. — Андрей о чем предупреждал? Нас ждут, из глубины России приехали дружинники за динамитом.

— Уймитесь, чего спорите? — перебил Николай. — Оба правы, но обстоятельства требуют найти третье решение.

— На голодный желудок путного не придумаешь, — сказал примиряюще Поваляев.

Перекусив, снова стали думать, что же дальше предпринять.

Николай изложил свой план переброски опасного груза: динамит и патроны они спрячут в овраге, попросят Смирнова переправить груз через границу. А сами перейдут налегке, возьмут только каравай, в котором запечен револьвер.

Поправку внес Поваляев: распить «говорунчика», если задержат — с хмельных меньше спроса. Под вечер они перешли границу. Только возле кирки их остановил конный стражник.

— Откуда и куда? — спросил он.

— За хлебом к обеду послала супруга, кума с приятелем встретил, потолковали о том о сем, — притворяясь совсем пьяным, длинно объяснял Николай. — По дороге зашли в трактир, затем к куму, в Ермоловке у полковника он дворником служит.

— Довстречались, люди добрые, отвечеряли, — перебил стражник, — скалка погуляет по твоей спине.

Незлобивое брюзжание не предвещало неприятностей, — казалось, конный постращает и отпустит, а он засвистел. Из-за сарая бойни выскочили трое конных.

— Документы, — приказал старший, хотя нисколько не сомневался, что задержаны мастеровые. На казенном выдали получку. Сколько непутевых с полудня шатается по улицам.

У Поваляева был выправлен пропуск на чужую фамилию для проезда в Райволу, Анисимов предъявил заводской жетон, Николай — квитанцию рабочего лесопильной биржи Севастьянова об уплате поземельного налога. Помятый хлеб не вызвал подозрения у стражников.

Дома Николая ожидал Андрей. Он обрадовался, что дружинники не попали в ловушку.

— Прискакал выручать, в Петербургском комитете беспокоятся, — объяснял он. — Провал в Новой Деревне переполошил жандармерию.

На рассвете Николая разбудил Василий.

— Динамит и патроны Смирнов с верным солдатом перенес через границу, — сказал Василий. — Теперь наш черед, но он не советует никому из тройки показываться в пограничной полосе.

Но динамит и патроны надолго не оставишь в лесу, местность дачная.

— Пойти разве на безрассудство, — говорил сам с собой Николай, — послать к заставе подводу?

— Аннушку? — спросил Василий. — Это было бы здорово, примелькалась она там.

С весны Надежда Кондратьевна покупала молоко у чухонки Аннушки. Своя корова мало давала молока. У чухонки были клиенты в Дюнах. Петербургскому адвокату, дача которого находилась в версте от заставы, она возила молоко и картошку.

— А кого с Аннушкой послать? — Николай задумался. Братья на заметке у полиции.

— Попроси Васильева, — предложила Надежда Кондратьевна, — зимой с лошадью на санях он пристал в Оллиле к финскому обозу и дошел с ними до Петербурга. Финны так и не догадались, что с ними идет русский.

Аннушка охотно согласилась заработать рубль.

У железнодорожного переезда отдыхали спешившиеся конные стражники. Васильев нарочно громко обругал Аннушку, вожжи отобрал, сам стал править.

Оставив чухонку на даче адвоката, он погнал лошадь к станции. На лесной дороге подводу остановил Смирнов, велел свернуть на просеку. В куче хвороста были спрятаны динамит и патроны.

Миновав переезд, Васильев кинул вожжи Аннушке, соскочил с подводы и от огонька стражника раскурил трубку.

Отдернув занавеску, Надежда Кондратьевна позвала мужа. Шатрин шел посередине улицы, качаясь маятником, трудно переставляя ноги.

— Без праздника набрался, — осудил Николай. — Никак в казенку?

Поравнявшись с домом Емельяновых, Шатрин свернул. Грузно навалившись на калитку, он долго шарил, ища щеколду. В комнате, плюхнувшись на табуретку, Шатрин кивал своим думам.

— Чайку заварить? — предложил Николай. — Целый фунт купил Высоцкого, в железных коробках.

— Водка — и та дурманит только ноги, а он чаем потчует, — сказал совершенно трезвым голосом Шатрин.

— С какой печали распечатал бутылку в одиночестве, чай, не пропойца? — сказал Николай.

— С ней чокнулся. — Шатрин взглянул исподлобья, и тут Николай заметил в его голове россыпь седины. — С виселицей…