— Однако он с вами запросто, — сказала Агнесса, хитро глядя на Ловягина. — Стало быть, частый гость.

— Бывал иногда, — сухо ответил Ловягин.

Спустя четверть часа у «Виллы Родэ» остановился автомобиль. Из него вышел среднего роста плечистый старик с нерасчесанной бородой беглого раскольника. Одет он был под мужика, но во все дорогое: малиновая атласная косоворотка, брюки из тонкого сукна, заправленные в голенища мягких сапог, голубой шелковый пояс. Распутина сопровождали двое: один — неопределенных лет, лысый, с брюшком, в легком пиджачке — обмахивался соломенной шляпой, другой — еще юнец, в смокинге, цилиндре и белых перчатках. Лысый у ворот подобострастно пытался взять под руку Распутина. Тот досадливо отмахнулся и крупно зашагал к ресторану. На площадке он вскинул жилистую руку, приветствуя не то красивую цыганку, не то метрдотеля, стоявшего у входа в ресторан.

Варя и Агнесса первый раз видели Распутина — мужика, вхожего в царский дом, назначающего и смещающего царских министров. Так вот кого фрейлина государыни Вырубова парила в баньке!

Распутин по-приятельски облапил метрдотеля, трижды расцеловался, то же проделал и с молодой цыганкой, затем, положив свою тяжелую руку с черными ногтями на ее плечо, вошел в ресторан. Никого не ожидая, сел за стол и налил себе и цыганке вина. Певуче зазвенели бокалы. Успел с ним чокнуться только юнец в смокинге, лысый подбежал, когда Распутин уже одним вдохом втянул в себя мадеру. Цыганка замяла возникшую неловкость: что-то сказала лысому и протянула свой бокал.

Цыгане собрались на невысоком помосте, но песню не начинали, ожидая запевалу и плясунью. Она задорно взмахнула юбкой, стрельнула темными глазами, припухшие, сочные губы чуть приоткрылись, как бы укоряя: «Не поцеловал, растяпа!» Распутин успел ухватиться за юбку, обнял красавицу, усадил ее на колени.

Хор не решался начать без запевалы, а Распутин уже вошел в раж. Ему недоставало теперь только песни. Он грубовато столкнул цыганку с колен:

— Пой, рвани за душу!

Цыганка, шелестя юбкой, взбежала на подмостки. Из распахнутых настежь окон вырвалась в сад буйная песня и звонкий перебор гитар.

Агнесса наслаждалась пением цыган. Она требовала, чтобы и они перешли из беседки в ресторан, поближе к цыганам, сняла перстень с руки — подарить солистке.

Ловягин поймал ее руку, надел перстень на палец, по-отцовски выговаривая:

— Время не подходящее для одаривания цыган.

— А я говорю — подходящее! — Агнесса капризно стукнула каблуком и кинулась к выходу, Ловягин успел ее задержать на пороге беседки.

— Хотите, чтобы из «Виллы Родэ» я отправился на гауптвахту? — сказал он. — Тогда идите в ресторан.

— На гауптвахту?

Нервно постукивая сложенным веером по столу, Агнесса ждала объяснения, но Ловягин уже глядел в сторону набережной. У ворот остановилась карета, вслед за ней подъехала извозчичья коляска с поднятым верхом. Агнесса и Варя проследили за его взглядом. Из кареты и коляски вышли странные пассажиры. Впереди шла высокая, худощавая дама в темном платье, ее голову прикрывал монашеский клобук, шею перехватывало сверкающее ожерелье. Странно было видеть в увеселительном заведении женщину в таком одеянии. Когда монахиня поравнялась с беседкой, Варя разглядела, что ожерелье составлено из двенадцати крохотных евангелий. За монахиней, несколько отступя, важно вышагивали расфранченные дамы, а позади плелся мужчина неопределенных лет с иссушенным загорелым лицом. Одет он был нищенски: в холщовых штанах, такой же рубашке, босой. Поражала его неестественная походка. Он шел, дергаясь всем телом и чуть ли не опрокидываясь назад, будто искривленный каким-то недугом. За ним волочились по дорожке цепями привязанные к ногам два чугунных шара.

— Мошенник, — сказал Ловягин. — Пудовики к ногам привязал, боится оторваться от земли. Как бы живым на небо не взяли.

В «Вилле Родэ» будто объявили большой сбор. К воротам то и дело подъезжали экипажи, извозчичьи пролетки. Подкатил мотор с дипломатическим флажком. В пеструю компанию затесался еще не старый генерал. Некоторые смело проходили в ресторан, другие робко жались в саду, ожидая выхода Распутина.

Цыгане устали петь. Распутин, по-купечески подбоченясь, показался на крыльце. Будто телохранители, с одного его бока стояла женщина в монашеском одеянии, с другого — еле державшийся на ногах юнец в смокинге. Генерал пытался оттеснить монашку. Распутина, видимо, начинала раздражать возня назойливых просителей.

— Желанные, родные, — певуче протянул Распутин, а глазами пронзительно ощупывал толпу.

Вот он кого-то отыскал и поманил пальцем. Хорошо одетая молодая женщина робко приблизилась к «старцу» и опустилась на колени, прося благословения. Распутин, не стесняясь присутствующих, поднял, стиснул ее в своих железных объятиях, расцеловал, приговаривая:

— Светом любви порадую меня возлюбившую.

Припадочный, неистово крестившийся, рванулся вперед, как только увидел, что молодая женщина сняла с руки дорогое кольцо и отдала Распутину.

Кольцо с рубином лежало на распутинской ладони-лопате. Припадочный не сводил с него глаз. Знал, что в загуле старец охотно раздаривает чужое.

— Отдай! Снесу в Соловки. Отмолюсь от недуга.

— Сначала плоть, потом душу спасать хочешь? Бери.

Припадочный жадно схватил кольцо, заложил его за щеку и отступил в толпу.

Распутин продолжал обход. Женщины целовали подол его рубашки, припадали к сапогам, господа в шляпах, котелках и цилиндрах подобострастно лезли к «старцу», о чем-то ему шептали, совали какие-то бумажки. Он комкал эти прошения, распихивал по карманам, совал за голенища.

Агнессе показалось, что Распутин ее заметил. Неужели он и ее сочтет за одну из своих почитательниц? Она ощутила терпкий запах чеснока и спирта, испуганно прижалась к Варе. Теперь для нее потеряли загадочность слова Ловягина о гауптвахте. Он был прав, оберегая их от встречи со «старцем».

Хотелось встать и уйти. Но теперь незаметно уйти было не так просто. Распутин стоял почти у самой беседки. Чтобы заслонить девушек, Ловягин прислонился к перилам, небрежно дымя папиросой. С минуты на минуту мог разразиться скандал, Ловягин — Варя это знала — не даст их обидеть хотя бы словом.

Неизвестно, то ли Распутин принял Ловягина за человека из своей охраны, то ли ему надоели объятия, просьбы и раздача господней благодати. Он подал рукой знак, из ресторана тотчас же гурьбой выбрались в сад цыгане.

— Играй! — крикнул Распутин и сам хрипло запел:

Распутин прошелся по кругу, остановился перед девушкой, еще почти девчонкой. Ее мать, страдающая водянкой, блаженно заулыбалась, сунула дочке цветной платочек и подтолкнула ее к Распутину. Девушка несмело прошла полкруга, круг, еще полкруга. Толпа била в ладоши. Пора бы закружиться, чтоб юбка поднялась зонтиком, но девочка была хилая, слабая. Дух захватило у незадачливой плясуньи, мать и еще какая-то женщина подхватили ее под руки и увели.

Распутин плясал долго. Цыгане веселили его не впервые и научились петь любимую его хороводную без перерыва. От неистового пляса ему стало жарко. Он развязал пояс, скинул косоворотку. Из незастегнутого ворота рубашки выпирала мясистая, волосатая грудь.

Метрдотель подставил ему удобное кресло. Официант лихо сдернул салфетку с бутылки. Распутин выпил и рукавом обтер бороду. Воспользовавшись передышкой, из толпы угрем выскользнул прыщеватый молодой человек — не то банковский служащий, не то приказчик: Крепко обхватив ноги «старца», он по-бабьи запричитал, худосочные плечи судорожно задергались. Распутин поднял парня с земли, обнял и поцеловал:

— Чего, милый, убиваешься? А бог-то, бог-то?

Прыщеватый опять грохнулся на землю:

— Невинного сажают в тюрьму.

— Помолись! Не посадят. Судьям скажи, что верю в твою невиновность.

— Напиши слово! — приставал прыщеватый. — Без бумаги нет веры.