1937 год подходил к концу. 12 декабря были проведены первые выборы в Верховный Совет СССР по новой Конституции. Люди впервые шли голосовать за кандидатов, которые должны решать их судьбу. Так, по крайней мере, утверждали газеты и радио.

Выборы миновали, но ничего не изменилось. Правда, никто и не ждал никаких радикальных изменений: от них устали, их боялись. Страна, между тем, продолжала трудиться, вытягивая из себя жилы. Все завоевания рабочего класса в силу жестокой необходимости сходили на нет: восьмичасовой рабочий день (о семичасовом уже успели позабыть) существовал лишь на бумаге, на самом деле люди трудились у станков и домен, на шахтах и рудниках по десяти-двенадцати часов, часто не зная ни выходных, ни праздников, ни отпусков. Строились новые заводы и фабрики, прокладывались линии железных дорог к растущим промышленным городам, открывались новые месторождения полезных ископаемых, из заводских цехов выходили новые автомобили, трактора, комбайны, спускались на воду новые корабли, взмывали в небо новые самолеты, выползали из цехов новейшие танки и бронемашины — все было новое и новейшее — страна, наверстывая упущенное, готовилась к большой войне.

Колхозы и совхозы вставали на ноги, расширяя посевы и снимая с каждым годом все большие урожаи, но мало что оставалось самим колхозникам. Они были навечно закреплены за своим колхозом или совхозом, без права выезда и смены места жительства. Лишь молодежь, отслужив в армии, часто не возвращалась в родные деревни и села, ее манили города и новостройки. Иногда везло и деревенским: наедут вербовщики и начнут соблазнять интересной работой и почти райской жизнью где-нибудь в Сибирской тайге, в пустынях Средней Азии, на горных кряжах Памира и Тянь-Шаня. Да мало ли где нужны были в ту пору рабочие руки, а рук не хватало, взять же их можно было лишь в деревне.

И вся страна училась. Училась в школах, которые открывались повсюду, при этом учились не только дети, но и взрослые; училась в техникумах и институтах, в фабрично-заводских училищах, в военных училищах и в академиях: стране были нужны грамотные кадры, ибо товарищ Сталин сказал: «Кадры, овладевшие техникой, решают всё!»

К этому же времени необычайно разрослось использование труда заключенных. Сибирские, Уральские и Средне-Азиатские лагеря становились промышленными зонами, в которых добывалось все, начиная от угля до золота, и производилось тоже практически все — от швейной иглы до сложнейших станков. В тюремном режиме работали и некоторые конструкторские бюро, где проектировались самолеты, корабли, ракеты. Работали в этих бюро инженеры, взятые НКВД по доносу, по подозрению, просто по принадлежности к руководящему слою, который в последние годы все разбухал и разбухал: многие выпускники вузов избегали работы на заводах и в конструкторских бюро, где платили гроши, они с большей охотой шли в главки, управления и всяческие конторы, расплодившиеся в великом множестве, где платили больше, чем в других местах, где больше было власти и привилегий, но значительно меньше ответственности.

Огромная страна, части которой были едва связаны между собой произволом чиновников, на протяжении столетий не знавшая, что такое закон, порядок и дисциплина, где царили произвол, бесшабашность и разгильдяйство, нетерпимость и равнодушие, удаль и лень, должна была — по глубокому убеждению новоявленных пророков — в кратчайшее время избавиться от своих вековых пороков и обрести новое лицо. Однако прошлое было слишком живуче, слишком прикипело к телу народному, чтобы можно было сбросить его, как сбрасывают обветшавшие одежды.

Во все времена «лучшие умы» пытались увлечь народ необычными идеями и, увлеченного, повести в царство божие. Но ни идея Третьего Рима, ни коммунистического общества вдохновить массу народа не могли: он жил по своим законам, объяснения которым так и не найдено. Только молодежь, не знавшая прошлого, увлекалась, загоралась, но молодости присуще увлечение — на то она и молодость, и «лучшие умы» тут же начинали считать, что их идея стала народной, более того, что именно из народной толщи они почерпнули эту свою идею и лишь очистили ее от ненужной кожуры и скорлупы, показав народу ее сверкающую сущность.

Но и молодость не вечна. Наступает пора зрелости, пора строительства семейного очага и заботы о хлебе насущном для чад своих, и подросшие и возмужавшие «носители» идеи приходят к выводу, что старые одежды для этого оказываются пригодными более всего. В старых одеждах народ узнает себя и осознает как некое единство, он начинает все сильнее сопротивляться новому, под какой бы соблазнительной личиной оно ни выступало. Сопротивление никем не организовывалось, не имело названия и примет, но оно оказывало свое влияние не только на безликую человеческую массу, но и на тех, кто был поставлен этой массой руководить. Даже не смотря на нетерпение — один из пороков всякой власти и всякого властителя, которое не позволяет смириться с тем, что Великая Идея растворяется в народной толще и исчезает в ней, как вода в песке. Более того, она, эта Идея, сошедшая в народ, прекрасная, как сказочная фея, вдруг начинает изменяться на глазах, принимать облик обыкновенной бабы и бабой этой возвращается к носителям Идеи.

О, мерзкие скоты! О, изменники и предатели дела народного! О, Иванушки Дурачки и Обломовы! О, неразумные чада, не ведающие, что творят! Так ужо вам! И нетерпеливые властители, начиная от князя киевского Владимира, не сумевшие посредством Идеи сбросить с народа обветшавшие одежды и облачить его в новые, приходят к выводу, что самым действенным орудием для изменения бытия народного является палка.

В жестокости искал спасения и Сталин. Ленинская формула: с варварством варварскими методами — не утратила своей актуальности и значения, и Сталин решительно проводил эту формулу в жизнь, хотя варварство имело к тому времени совсем другую физиономию.

На встречу Нового, 1938, года Николай Иванович Ежов пригласил к себе домой своих заместителей по наркомату внутренних дел: начальника милиции Льва Николаевича Бельского, начальника погранвойск НКВД Михаила Петровича Фриновского и начальника ГУЛАГа Матвея Давидовича Бермана. Последний, правда, недавно стал по совместительству еще и наркомом связи, из чего можно сделать вывод, что судьба его висит на волоске, но не показывать же Матвею Давидовичу, каков этот волосок. Тем более что и сам Николай Иванович этого знать не может, потому что списки на людей такого ранга если и существуют, то либо в голове, либо в сейфе самого Сталина.

Зато всем троим хорошо известна практика изъятия высокопоставленного лица из сферы его деятельности, если это лицо стало неугодным верховной власти. В одном случае его отрывают от сложившегося коллектива и перебрасывают на работу в какую-нибудь отдаленную область, где все ему чужие и он всем чужой. Затем, по прошествии некоторого времени, когда подготовка компрометирующих материалов на данное лицо завершается показаниями других лиц, само лицо изымают из глубинки, и оно пропадает в подвалах Лубянки: на новом месте за него никто не вступится, никто не пожалеет, на старом если и вспомнят, то как об отрезанном ломте.

В ином случае руководящему лицу дают задание наладить дело в каком-нибудь отставшем третьестепенном ведомстве без отрыва от основной должности. Так не раз поступал еще сам Ленин, например, с Троцким и Дзержинским. При этом требуют от лица достижений в новой для него области немедленных, а достижений, как правило, не бывает, и по основной работе тоже возникают всякие неувязки и сложности, — тогда лицо дискредитируют и отстраняют от всех должностей как не справившееся с поручением партии.

Берман идет, судя по всему, по второму варианту.

Четвертым приглашенным был известный писатель Исаак Эммануилович Бабель. Все, разумеется, с женами.

Собственно, выбирал гостей не сам Николай Иванович, а его жена, Евгения Соломоновна, но выбирала со знанием дела, так что Николай Иванович и сам бы выбрал именно этих людей для встречи Нового года. Кроме, разве что, Бабеля. Но и возражать против него не было оснований. С какой, собственно, стати? Показывать, что тебе известно о его шашнях с твоей женой? Глупо. Тем более что Бабель к органам имеет самое прямое отношение: служил вместе с Фриновским в Первой Конной армии Буденного, когда Фриновский был в этой армии начальником Особого отдела ВЧК. И Бабель слал свои отчеты не только Дзержинскому, но и Троцкому. На основании чего казачков, грабивших еврейские местечки, Троцкий приказывал расстреливать на месте. А откуда он узнавал об этих грабежах? От Бабеля. Зато грабить белорусов и поляков не возбранялось.