Василий Константинович вспомнил Тухачевского, каким видел его в зале суда, затравленный и отрешенный взгляд его выпуклых глаз, — и болезненный спазм сжал сердце, тоскою наполнил грудь. Что Тухачевский и все остальные являются немецкими шпионами, верилось с трудом, хотя доказательств НКВД собрало много, а главное — сами подсудимые признавали эти обвинения обоснованными. Но что многие из них были и остались сторонниками Троцкого, и не потому, что тот был выдающимся теоретиком, а потому, что был своим для них человеком, в этом Блюхер не сомневался. Тот же Тухачевский, несмотря на свою молодость, поднялся на такую высоту в Красной армии, хотя ни боевого опыта, ни знаний не имел, а лишь одно голое честолюбие, исключительно по воле наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета РСФСР Льва Троцкого. А такая поддержка не забывается, чем бы эта поддержка не вызывалась. Тухачевскому же во время гражданской войны Троцкий слал наиболее боеспособные и преданные революции воинские подразделения: рабочие полки, матросские бригады, батальоны интернационалистов, лично следил за снабжением его армий вооружением, боезапасами, продовольствием. Троцкому нужна была не только победа над белыми, но и надежные военные кадры, преданные ему лично.

Нет, разумеется, у Тухачевского были способности, но более всего гонора и самоуверенности. Однако окажись он сейчас на месте Ворошилова, принес бы Красной армии пользы значительно больше. Но вот вопрос: укрепилась бы от этого советская власть, не стал бы Тухачевский действительным центром новых раздоров в партии, интриг среди власть имущих? Что Троцкий надеялся на Тухачевского, это безусловный факт. Что вокруг Тухачевского объединилась вся армейская верхушка, выступающая против Ворошилова, следовательно, и против самого Сталина, об этом не стеснялись говорить в конце двадцатых, когда говорить еще было можно о чем угодно; об этом говорили, но с оглядкой, и в начале тридцатых. Не выступили они тогда лишь потому, что власть на местах была не за ними, НКВД во главе с Менжинским был не за ними, и сами они не знали, чем кончится борьба между Сталиным и Зиновьевым-Каменевым, между Сталиным и Бухариным.

Василий Константинович в ту пору не шибко разбирался, на чьей стороне правда. Командовать полком, дивизией, армией, атаки, оборона, фланговые охваты, рейды по тылам — этому он научился за годы гражданской войны, это он умел, а левый уклон, правый уклон, что поначалу развивать — легкую или тяжелую промышленность, что делать с сельским хозяйством — в этом он ни бум-бум. Да так оно и должно быть: каждый на своем месте, каждый знает свое дело. А коли так, то как не крути, а получается, что Сталин знает свое дело лучше других.

И все же, все же… Так ли уж было необходимо ставить к стенке Тухачевского и его подельников? И нужно ли было его, маршала Блюхера, втягивать в это грязное дело? Сталина понять можно: он хотел остальных военачальников повязать совместно пролитой кровью своих товарищей. И он таки повязал. Все они теперь у Сталина в заложниках. И тот же Буденный, и тот же Шапошников, и тот же Ворошилов…

Василий Константинович оторвал взгляд от черной воды, в которой плавилась заря, огляделся. Выпить бы, но сам не взял, а просить у Митрофана…

— Что, Кистентиныч, тяжко? — тихо спросил Митрофан и протянул Блюхеру заветную фляжку. Предупредил: — Мотри, мошку не напусти: сожрет.

Василий Константинович отвинтил крышку, аккуратно подсунул фляжку под сетку, поднес ко рту, запрокинул голову, сделал несколько больших глотков. Тело освободилось от тяжести, но душе легче от этого не стало. Даже наоборот: мысли стали еще тяжелее, еще безрадостнее.

А далеко отсюда наверняка еще не спит Сталин…

И как это все: Сталина, Люшкова, мертвого Тухачевского, изгнанного из страны Троцкого и многое другое связать с разгорающимся утром, пробуждающейся природой? Как связать природу с ним самим, Василием Блюхером? Раньше связывалось, как связывается с нею Митрофан, а теперь природа далека от маршала Блюхера, он в ней всего лишь гость на несколько дней. У него против природы пушки, танки, самолеты. Со временем ученые напридумывают чего-нибудь и пострашнее…

Оба поплавка пошли под воду, Митрофан подсек, стал вываживать схватившую крючок рыбину. У Блюхера рыбина сорвалась: не успел подсечь, проморгал. Через минуту на дно лодки шлепнулся большущий карась, красно-желтый, с толстыми жирными боками и спиной.

— Хорош чудище! — похвалил карася Митрофан и перекрестился.

Рыба хватала, не переставая, и через час на дне долбленки некуда было поставить ногу от прыгающих, разевающих рот и топорщащих жабры карасей. Охотничий азарт увлек, оторвал от трудных мыслей. Но едва солнце приподнялось над гребнем сопок, клев как отрезало, и мысли вернулись снова.

— Айда домой, — сказал Митрофан и стал сматывать удочки.

Блюхер четвертый день проводит в лесничестве Митрофана Бубенцова, в полусотне верст от Уссурийска. Охотится, удит рыбу. Пытается привести в порядок мысли и душу. Все напрасно. Побег начальника УНКВД края комиссара госбезопасности третьего ранга Люшкова к японцам, хотя он непосредственно не касается командующего военным округом, многое высветил в текущих событиях и привел в движение всю отлаженную систему власти от Москвы до Хабаровска. Василий Константинович нутром чувствовал, что в этом побеге заключена опасность не только для тех, кто непосредственно был связан с Люшковым или покровительствовал ему в Москве, но и лично для него, командующего округом. Однако в чем эта опасность может проявиться, не знал, как не знал, что делать, чтобы эту опасность отодвинуть от себя, понимая между тем, что игра идет по-крупному, что все тут как-то между собой связано-перевязано — в том числе и его участие в качества судьи на процессе Тухачевского. Ведь вот же Гамарник — не застрелись, тоже выступил бы одним из судей. А что дальше? Какова судьба ждала бы его? Василий Константинович был уверен, что в Москве ждут от него каких-то шагов, шагов военных и политических, но каких таких шагов, в каком направлении, если любой шаг его может быть истолкован превратно и бросить на него тень измены и предательства, не имел ни малейшего представления.

Как все было просто в гражданскую войну: там белые, тут красные! Даже в Китае, будучи советником в правительстве Сунь Ятсена, он не испытывал особых затруднений, хотя Китай — это не Россия, и враги там улыбаются и кланяются точно так же, как и друзья. А нынче у себя на родине, даже будучи маршалом, он имеет власти не больше командира взвода… Вот, слышно, будто опять приезжает в ДВК Мехлис, хитрая и жестокая лиса, а в Хабаровске уже сидит на месте Люшкова Горбач, звание у него майор госбезопасности, а власти на трех генералов. Люшков, конечно, удрал не с пустыми руками, и у японцев теперь полная картина Дальневосточного края как с военной, так и с любой другой точек зрения. Несмотря на это, что-то менять в дислокации частей не имеет смысла уже хотя бы потому, что округ и без того продолжает формироваться как бы на новой основе, все части находятся в движении, одни доукомплектовываются, другие перемещаются на новые места, поступает современное вооружение, строятся военные городки, аэродромы, порты, создаются полигоны, склады, ремонтные базы, следовательно, информация сегодняшняя завтра уже не будет соответствовать действительному положению вещей. Однако перспективу всего этого движения Люшков япошкам несомненно откроет, а это не так уж и мало.

Опять же, почему Люшков бежал? Опасался ареста в качестве врага народа или, будучи японским шпионом, подгадал удобный момент для передачи своим хозяевам нужной информации? Поди знай, что думают сегодня в японском генштабе, получив такую обширную информацию. А от наркома Ворошилова одна телеграмма за другой: «Подтянуть, усилить, принять меры!» И так уж и подтягиваем, и усиливаем, и принимаем. Но выше головы не прыгнешь. Особенно теперь, когда командиры дивизий, бригад и даже полка не знают, что с ними будет завтра.