Батальон числом в пятьсот с небольшим человек, состоящий из трех стрелковых рот, отделений разведки и связи, пулеметной и минометной рот и прочих необходимых и положенных по штату служб, был выстроен на покатой поляне с вытоптанной травой. Перед капитаном Матовым стояли стройные ряды красноармейцев, в основном по второму и третьему году службы. Обмундирование подогнано, вид бравый, остальное выяснится во время полевых учений.

Майор Лиховидов представил нового комбата, выразил уверенность, что под его командованием батальон добьется новых успехов в боевой и политической подготовке. О том, что Матов прибыл сюда всего на два месяца, Лиховидов не сказал, зато много говорил о международной обстановке. Он бы и еще говорил на эту тему, но ему помешали: прямо к строю батальона подкатил мотоцикл с коляской, из коляски выбрался забрызганный грязью с ног до головы посыльный, затянутый в кожу, тяжелой рысью подбежал к Лиховидову, кинул руку к кожаному шлему с мотоциклетными очками:

— Товарищ майор! Вам срочный пакет из штаба дивизии!

Лиховидов скомандовал «вольно», взял пакет, расписался в книге, тут же вскрыл пакет и стал читать. Он читал, а на поляне стихал гомон, вдаль уплывал, растворяясь в густых зарослях леса, назойливый треск мотоцикла.

Закончив читать, Лиховидов подозвал к себе Матова.

— Получен приказ срочно сниматься с лагеря и выступать походным порядком в район озера Хасан. Объявлена боевая готовность. Через пятнадцать минут быть на совещании в штабе полка вместе с командирами рот. — Помолчал немного, обводя взглядом низкие сопки, произнес с досадой: — Не успели мы с тобой, академик, потренировать бойцов в условиях горной и лесистой местности. Ну да что теперь… — Кинул руку к фуражке, принял у ординарца поводья рыжего дончака, бросил в седло свое плотно сбитое тело, огрел коня плетью и с места взял в намет.

Через два часа батальон Матова, свернув лагерь, получив оружие, патроны и трехдневный сухой паек, выступил в поход. Хотя не было произнесено ни слова о цели похода, все были уверены, что идут в бой.

В полковых порядках третий батальон шел замыкающим. Маршрут следования помечен на карте стрелками, стрелки упирались в болотистую низину восточнее озера Хасан, в нескольких километрах от государственной границы. То ли это конечный маршрут следования, то ли промежуточный. Лиховидов сообщил, что все попытки пограничников выбить японцев с захваченной ими советской территории своими силами не увенчались успехом. Не исключено, что через несколько дней полк вступит в бой.

Матов прикинул по карте: до пункта назначения около ста километров. Дороги обозначены как малоезженые. Приказывается пройти весь путь за три дня, устраивая гати и временные переправы через ручьи. Вслед за полком пойдет саперный батальон. За ним остальные полки Сороковой стрелковой дивизии, артиллерия и Сороковая танковая бригада.

В первый же день, едва прошли с десяток километров, как небо почернело, подул сильный ветер, началась гроза, на головы людей обрушились потоки воды. Через минуту все и всё промокло до нитки. Дорога, по которой следовали первые два батальона, превратилась в вязкое болото. Люди Матова шли, неся на себе мокрые шинельные скатки, противогазы, вещмешки с сухим — теперь мокрым — пайком, саперные лопатки, каски, подсумки с патронами, по две ручных гранаты, волоча на сапогах многие килограммы липкой глины. Очищать ее не имело смысла: грязь тут же облепляла сапоги вновь, отваливалась сама, когда вес ее достигал некой критической массы. Через час люди едва волочили ноги.

Матов приказал двигаться повзводно двумя рядами и только по травянистой обочине. В пароконные батальонные фуры велел сложить скатки, вещмешки и противогазы. Затем пустил по дороге своего коня рысью, обогнал полковую колонну. Майора Лиховидова нашел в ее голове: тот шел пешком, опираясь о палку, ординарец вел его коня. Перед Лиховидовым лежала дорога, хотя еще почти нехоженая, но по редким следам копыт, ушедшей вперед конной разведки, угадывалась засасывающая вязкость разбухшей глины. Правда, здесь еще почти не тронуты травянистые обочины и травянистая же полоса между колеями, оставленными больше телегами, чем каким-то другим транспортом, но вбить траву в грязь — дело не хитрое.

— Что случилось? — обратился Лиховидов к Матову, не дожидаясь доклада, стараясь перекричать гул ливня, вой ветра и громыханье грома.

Матов, спрыгнув с коня, подошел к нему.

— Люди выбиваются из сил, — кричал теперь уже он почти в ухо Лиховидову. — Много отстающих. Приказал скатки, вещмешки и противогазы сложить в батальонные фуры. Может быть, переждать дождь? Подсохнет, идти станет легче, наверстаем упущенное время…

— Привал через час. Идти, не останавливаясь. Таков приказ. В этих краях дождь может идти неделями. Передай командирам и политработникам, чтобы те разъясняли красноармейцам, что японцы вторглись в наши пределы, захватили часть нашей территории, что мы идем на выручку пограничникам. Боевая задача будет поставлена на месте. Пусть знают, что мы идем в бой. Давай дуй к батальону. И чтобы ни одного отставшего. Отставших считать дезертирами.

Матов с ротными командирами третьего батальона знакомился на ходу, сопутствуемый своим замполитом старшим политруком Володько. Подтверждение, что полк идет не на учение, а в бой, заставило батальон подтянуться, подобраться. Гроза все не прекращалась, ливень не стихал, но то ли к этому приспособились, то ли сам поход получил в глазах людей смысл и оправдание, однако красноармейцы смотрелись уже по-другому, и Матов все более успокаивался, наполняясь уверенностью, что если и бой, так его батальон не подкачает. Тут главное — правильно командовать и четко ставить задачу перед каждым командиром, перед каждым бойцом. Конечно, боевого опыта ни у него, ни у его подчиненных нет, но они готовились именно к боям, и бой покажет, насколько хорошо они подготовились.

Матов был уверен, что его батальону придется наступать, и пытался представить себе, с чем предстоит столкнуться в реальности. Многое зависело от того, сумеет ли разведка установить к тому времени численность японцев, их вооружение и позиции. Разумеется, японцы готовились к боям, многое предусмотрели. К тому же у них опыт войны в Китае и Корее, они, если не собираются наступать дальше, роют сейчас окопы, строят доты и дзоты, пристреливают местность. А что у нас? Сумеем ли наладить взаимодействие с артиллерией и авиацией, будет ли возможность применить танки? Все эти вопросы и предположения занимали Матова, он жалел лишь об одном, что зря потерял два года, мог бы поступить в академию раньше, сейчас был бы на третьем-четвертом курсе, больше бы знал, грамотнее командовал.

Матов очень хотел, чтобы полк участвовал в боях, хотел испробовать себя в настоящем деле. В тайне, с самого начала японского вторжения, он надеялся, что пограничники не сумеют справиться с противником, что понадобится участие армии. Похоже, его надежды оправдываются. Надо только быть внимательным, ко всему приглядываться, каждый шаг анализировать, чтобы, вернувшись в академию, представить на кафедре доклад о событиях, в которых принимал участие сам. Ему уже виделось, как он стоит на кафедре и анализирует боевые действия своего батальона, не скрывая ни своих ошибок, ни чужих.

Вспомнив об академии, Матов перенесся в Москву, к Верочке, стал мысленно писать ей письмо. Вернее, сочинять. Сочинять письма еще до того, как положит перед собою чистый лист бумаги, вошло у него в привычку во время долгой дороги на восток. И то не сразу. До этого его хватало лишь на то, чтобы заново прокручивать в своей голове и переживать бывшие с Верочкой разговоры, но разговоры между ними случались так редко и были они столь незначительными по содержанию, что он никак не мог составить себе представления о том, что могла бы Верочка ответить ему на тот или иной вопрос, насколько его военная жизнь может ее интересовать. И тогда, вместо предполагаемых диалогов с нею, он обратился к воображаемым письмам: в таких письмах он мог говорить все, что вздумается, и надеяться, что она поймет его до самого донца.