— Не стрелять! — тихо приказал он и стал вглядываться в темную щель, образованную в кустах дорогой. И точно: что-то мелькнуло там, задергались кусты, еще раз и еще. Может, не японцы? Может, наши? Но нет: в бинокль вдруг вплыло кепи с красным околышем, угловатое лицо, глухой воротник зеленой куртки с красными петлицами.

Все это длилось несколько мгновений. Матов убрал бинокль в чехол, расстегнул кобуру, вынул наган, приказал сержанту и самому себе:

— Поворачиваем назад. Рысью!

Когда они подлетели к лагерю, труба горниста выводила зарю. Матов спрыгнул с лошади, приказал дежурному по батальону, лейтенанту из новеньких:

— Боевая тревога! Давай боевую тревогу! Все в ружье!

Лагерь еще просыпался, невыспавшиеся люди тянулись на зов своих ротных и взводных, а уже в ту сторону, где Матов с ординарцем заметили японцев, выдвигалась часть пулеметной роты, а по дороге, держа винтовки наизготовку, двумя жиденькими цепочками уходило разведотделение под командованием старшего сержанта Багарина. За лагерем, в тылу, минометчики устанавливали ротные минометы.

Положив командирскую сумку на колено, Матов писал донесение в штаб полка: «В километре от расположения батальона обнаружен противник. Возможно, разведка. Принимаю меры для обеспечения боеконтакта, преследования и уничтожения. Капитан Матов». С донесением, сорвавшись с места в карьер, понесся сержант Ячменный.

Один из взводов первой роты, блестя мокрыми новенькими касками, жуя на ходу, вытягивался на дорогу вслед за ушедшими разведчиками. Между палатками дымили походные кухни. Брякали котелки. Время тянулось медленно. Матова познабливало от нервного напряжения и усталости.

Из охранения прискакал посыльный, передал, что в батальон прибыли комиссар дивизии и с ним два лектора из политуправления округа. На требование назвать пароль, отвечают устаревшим паролем. С ними комиссар полка старший политрук Медведев. Что делать?

Матов про себя чертыхнулся, велел пропустить.

Через минуту подъехало несколько всадников в командирских плащах с капюшонами, на разномастных лошадях, в сопровождении комиссара полка.

— Почему ваше сторожевое охранение не знает паролей? — возмутился рослый всадник с мокрыми повисшими усами, наезжая на Матова вороным жеребцом.

Матов отвел рукой в сторону лошадиную морду, перехватил поводья, предложил:

— Прошу предъявить документы.

— Вы что, не знаете в лицо комиссара своего полка?

— Я вас не знаю.

— Батальонный комиссар Приходько, — представился приезжий, сбавив тон. Он спрыгнул с лошади, отдал повод одному из всадников, откинул капюшон. — Вот мои документы, капитан.

— Батальонный комиссар Приходько, — вслух прочитал Матов, вернул документы приезжему, представился: — Капитан Матов, временно исполняющий обязанности командира третьего батальона. Что касается паролей, то они, согласно инструкции, были изменены час назад, о чем должно быть известно в штабе полка…

— Разгильдяйство! Никакого порядка! — вновь начал бушевать батальонный комиссар, перебивая доклад Матова. — Это вам не учения с условным противником, капитан! Это боевая обстановка! Немедленно собирайте батальон на митинг! Всех, кроме караульных!

— В батальоне объявлена боевая тревога, — стараясь говорить как можно спокойнее, возразил Матов. — В километре отсюда нашей разведкой обнаружены японцы…

— Какие еще к черту японцы? — батальонный комиссар даже побелел от злости. — Ваши разведчики кабанов, небось, приняли за японцев, а у вас уже паника и пораженческие настроения!

— Мы всего-навсего принимаем меры согласно уставу Красной армии и сложившейся обстановке, — начал было Матов, но тут вдали глухо и сиротливо прозвучал выстрел.

Все обернулись на выстрел. Матов переглянулся с начальником штаба батальона старшим лейтенантом Осьмихиным и продолжил ледяным тоном:

— Что касается японцев, так я сам видел их собственными глазами минут пятнадцать назад. Спутать их с кабанами можно лишь при слишком большом воображении. Разрешите, товарищ батальонный комиссар, продолжать действовать согласно уставу Красной армии.

— И сколько вы видели японцев? — спросил Приходько, продолжая прислушиваться.

— Туман, товарищ батальонный комиссар. Разглядеть удалось лишь двоих. Но, судя по следам, их значительно больше. В ту сторону выслан усиленный дозор. Приняты дополнительные меры безопасности.

Снова пошел дождь, но мелкий, моросящий. С фуражек закапало, отяжелевшие плащи повисли мокрыми складками. Пахло подгоревшей кашей, тушенкой и лавровым листом. Приезжие набились в штабную палатку.

Долго в той стороне, где прозвучал выстрел, висела оглушительная тишина. Затем будто сорвалось с цепи: грянул нестройный залп, бухнуло несколько взрывов ручных гранат, зашелся длинной трелью ручной пулемет.

— Надо тянуть связь, — произнес Матов будничным голосом, вдруг почувствовав облегчение, что ожидание закончилось и можно действовать. Обернувшись к батальонному комиссару: — Разрешите действовать? — И уже командиру отделения связи: — Давай, лейтенант! Одна нога здесь, другая там. И прихвати с собой корректировщика.

Но стрельба как неожиданно началась, так неожиданно и закончилась. И ни звука. Будто там уже никого в живых не осталось. Минут через десять прискакал связной. Доложил, что наткнулись на японскую разведку. Человек пятнадцать. Встреча оказалась неожиданной для японцев. Пятерых убили, остальные скрылись в лесу. Среди убитых один русский. Видать, проводник. У нас один раненый. Обнаружили наше боевое охранение: из шести человек четверо убиты холодным оружием, двое исчезли. В том числе помкомвзвода сержант Тюленников. Видать, японцы застали их врасплох.

— А что значил одиночный выстрел? — спросил Матов, стараясь скрыть свое потрясение от первых и столь неожиданных потерь.

— По-видимому, кто-то из боевого охранения успел выстрелить перед смертью, — высказал предположение связной.

В сопровождении четверых полковых разведчиков и сержанта Ячменного прискакал майор Лиховидов.

— Ну что тут у тебя, комбат? Докладывай!

Матов доложил.

Батальон строился на митинг.

По-прежнему моросило.

«Дорогая, милая моя, любимая Верочка!

Все предыдущие дни не было ни минуты свободной, чтобы написать тебе письмо. События разворачивались так стремительно и, честно говоря, так для меня малопонятно, что даже, когда выдавался час-другой на отдых, я не мог себе позволить полностью отрешиться от действительности, потому что чувствовал: делаю далеко не все, что можно и нужно делать на моем месте в создавшихся условиях. А реальные условия военных действий настолько отличаются от ротных, батальонных и полковых учений, что иногда я кажусь себе полнейшим профаном и недоучкой. Поверь, дело не только в том, чтобы метко стрелять, умело ползать, не отрываясь от земли, кидать гранаты и с криком «ура!» бежать в атаку. Для командира батальона это не самое главное. Для него главное заключается в том, чтобы чувствовать бой всем своим существом, уметь угадывать действия противника еще до того, как сам противник произведет эти действия, вынуждать его на такие действия, которые выгодны тебе, а не ему. Лишь теперь, несколько дней повоевав и насмотревшись, как на твоих глазах падают сраженные огнем люди, начинаешь понимать, что такое талант военачальника, более того — полководца. Начинаешь понимать, почему, скажем, Суворов выигрывал сражения в тяжелейших и невыгоднейших для своих войск условиях, а другие полководцы проигрывали их, имея все преимущества перед своим противником. Война — это такое же искусство, как и любое другое, и в каждом искусстве есть гении и бездари, есть ремесленники и творцы. Это как в шахматы: можно знать наизусть все партии, сыгранные до тебя шахматными корифеями, и не выиграть самому ни единой. Я ужаснулся своей бездарности. Я не чувствовал и не понимал, откуда ведется огонь, куда прежде всего мне сосредоточивать огонь своего батальона. Я не чувствовал и не понимал боя.