— А я смотрю и не верю глазам: вы ли это? — говорила Татьяна Валентиновна, с трогательной робостью заглядывая ему в глаза.

— Почему же?

— Не знаю, — еще более смутилась она, и миленькое личико ее бросило в жар. — От неожиданности, наверное…

— Признаться, я тоже несколько растерялся, — в тон ей заговорил Алексей Петрович. — Тем более что частенько вспоминаю вас и в связи с нашим разговором, и в связи с вашим письмом. Собирался ответить на ваше письмо, да так вышло, что пришлось срочно прервать командировку и вернуться в Москву.

— Что-нибудь случилось? — В ее светлых глазах вспыхнула неподдельная тревога.

Алексей Петрович взял Татьяну Валентиновну под локоть, отвел в сторону.

— Случилось. Но об этом как-нибудь потом. А пока… пока большое спасибо вам за письмо и за то, что вы проявили столько такта в урегулировании конфликта…

— Ах, здесь совсем не во мне дело, Алексей Петрович! — воскликнула Татьяна Валентиновна протестующе. — Я не могла вам об этом написать, потому что… потому что не уверена в своих выводах.

— Вы меня интригуете, милая Татьяна Валентиновна.

— Не спрашивайте, пожалуйста, Алексей Петрович! Я могу и ошибиться. Думаю, Ляля рассказала вам об этом более обстоятельно.

— К сожалению, у меня еще не было случая поговорить с Лялей… Я вчера лишь приехал, потом дела, дела — закрутился. Да и ваше письмо я прочитал с большим опозданием: оно пришло на адрес гостиницы, а я в это время был далеко в горах. Так вот все вышло.

— Я представляю, как интересно вы провели там время.

— Да, пожалуй… Ах, простите! — спохватился Алексей Петрович. — Вы ведь здесь по делу, а я вас оторвал…

— Это вы меня простите, Алексей Петрович, — вспыхнула Татьяна Валентиновна и даже привстала на цыпочки, надо думать, для большей убедительности. — Это я вас оторвала…

— Все-все-все! Ни слова! А то мы с вами превратимся в петушку и кукуха…

Она звонко расхохоталась и тут же испуганно прижала ладошку к своим губам.

— Как странно, но я сама часто вот так же сбиваюсь на этих строчках. — И тут же пояснила деловым тоном, показывая две тоненькие книжонки: — А я уже все купила.

— Тогда, если вы не против, я вас провожу. У меня еще целый час свободного времени.

— Да что вы, Алексей Петрович! В этом нет ни малейшей необходимости! Да и живу я здесь совсем неподалеку.

— Ах, боже мой, вы уж извините старого ловеласа, Татьяна Валентиновна! — спохватился Алексей Петрович, шлепнув при этом себя ладонью по лбу. — Мне как-то в голову не пришло, что кто-то может увидеть вас со мной и подумать бог знает что…

— И вовсе не поэтому, Алексей Петрович, — произнесла Татьяна Валентиновна строгим голосом, каким она, наверное, выговаривает своим ученикам за мелкие провинности. И тут же, точно увидев себя со стороны, вновь вспыхнула, почти до слез, и опустила голову: — Простите меня, Алексей Петрович, я вовсе не хотела вас обидеть… Да и кто меня может увидеть? Мама? Так она на работе. Да и вообще… Ведь вы такой занятой человек…

— Вы опять о том же! — усмехнулся Алексей Петрович, вспомнив их первую встречу. — Вы глубоко заблуждаетесь, Татьяна Валентиновна. Во всяком случае, на мой счет. Нет большего бездельника, чем ваш покорный слуга. Наконец, я отношусь к той породе людей, которых называют совами: то есть работаю по ночам. А днем… К тому же, смею напомнить, у меня еще час свободного времени… — Он открыл перед нею дверь, пропустил вперед, спросил, когда она обернулась к нему: — Вы, наверное, из школы?

— Да, из школы. У нас две смены. Я преподаю по два урока и во второй.

— А я даже и не знаю, что вы преподаете.

— Ляля вам не говорила?

— Нет, как-то не пришлось к слову.

— Вообще-то, ботанику, зоологию, иногда географию, если кто из учителей заболеет.

— Такой широкий профиль? — удивился Алексей Петрович.

— Это у меня от мамы. Она в молодости была домашним учителем. Учила в основном купеческих детей. Чтобы не нанимать учителей по каждому предмету, они предпочитали иметь таких, кто может преподавать сразу несколько. Экономили.

— Сколько же лет вашей маме?

— О, она у меня в возрасте. Я у нее поздний ребенок.

— А ваш отец… простите?

— К сожалению, я его не знаю. Мы всю жизнь с мамой вдвоем. Она не рассказывала, а я боюсь спрашивать.

Все это Татьяна Валентиновна поведала с такой подкупающей откровенностью, что Алексей Петрович не сразу решил, что эта откровенность значит: глупость или равнодушие Татьяны Валентиновны к тому, что о ней подумают.

Они шли по улице, Алексей Петрович рассказывал об Армении, увлекся, рассказывал восхищенно и уже сам смотрел на свою поездку другими глазами, то есть глазами писателя, который должен произвести на читателей вполне определенное впечатление, и по выражению лица Татьяны Валентиновны видел, что именно это впечатление он на нее и производит. Затем они вышли на Садовое кольцо, свернули на Петровку, попетляли по старым дворам и переулкам, пересекли Цветной бульвар, Трубную и очутились в Пушкарском переулке у трехэтажного дома, в котором до революции были так называемые «меблерашки», сдаваемые всякому мелкому люду, то есть далеко не сливкам тогдашнего московского общества.

Помнится, он бывал в этом ли доме, или в таком же другом, но точно в одном из этих переулков, и бывал у проститутки, после того как Катерина вдруг прекратила с ним связь, ставшую для него привычной и необходимой. Это совпадение как-то странно подействовало на Алексея Петровича, он стоял и озирался вокруг, пытаясь вспомнить, в каком же из этих домов, так похожих друг на друга, проводил ночи с не очень молодой женщиной. Да, и еще: ведь совсем близко отсюда когда-то жила Ирэн.

— Знакомые места? — спросила Татьяна Валентиновна, заглядывая снизу в его глаза.

— Нет ничего удивительного: я вырос в этих местах.

— Я тоже, — произнесла она почему-то с грустью.

— Вы жалеете?

— Нет-нет, что вы! Я не о том… — И, показав на два окна во втором этаже, пояснила: — А это наши с мамой окна. И тут же протянула Алексею Петровичу руку.

Забытые волнения охватили его душу, стеснили дыхание. Он осторожно взял ее руку, такую маленькую, трогательно-беззащитную, и произнес с той ноткой душевной печали, какую умел извлекать из себя в нужных положениях:

— Как жаль, что наша встреча так быстро закончилась. А мне еще хотелось вам сказать…

Она остановила его испуганно-беззащитным движением руки и, вновь привстав на цыпочки, заговорила умоляюще:

— Я не могу вас пригласить к себе, Алексей Петрович: это было бы неприлично и с моей, и с вашей стороны. К тому же я… я выхожу замуж. Скоро. — И тут же поспешно простилась: — Спасибо вам и всего самого наилучшего.

Он стоял и смотрел ей вслед, пока ее тоненькая фигурка не скрылась за большой дверью с облупившейся краской.

«Никакого жениха у тебя нет, — подумал Алексей Петрович с обидой. — Знала бы ты, как мне одиноко… — И тут же признал с горькой иронией: — А ты, друг Лешка, похоже, готов вцепиться в любую юбку, лишь бы фигурка была с осиной талией да мордочка смазливая. И при этом забыть обо всех своих печалях… — Но тут же и оправдал себя: — При такой-то жизни…»

Постояв немного, поозиравшись, повспоминав прошлое, он побрел домой: хотелось есть, к тому же надо было садиться за очерк об Армении, в публикации которого ему чудилось если и не избавление от некой кары господней, то ее возможная отсрочка. Вспомнилась своя статейка о творчестве Гната Запорожца, подумалось: «Что же теперь так и буду до конца дней своих вертеться, доказывая свою лояльность соввласти?», но подумалось равнодушно, ибо знал наверняка, что да, будет.

Что же касается брата Левки, то тут он вряд ли сможет что-то предпринять: не таким шеи сворачивают, а уж за них-то ходатаев найдется сколько угодно. Да, видать, не те времена.

Едва Алексей Петрович переступил порог своего дома, как на лестничной площадке столкнулся с Катериной, несущей ведро с мусором.