Мне стоило большого труда преодолеть этот ужас перед жестокой действительностью и убедить себя, что на этом месте, на которое меня поставили, только я один могу сделать все, что должен сделать командир Красной армии, коммунист, которому поручено партией и народом защищать свою родину. Но не потому, что другие сделают это хуже меня, а потому, что других в данную минуту нет.

Лишь тебе одной могу признаться, любовь моя, что я какое-то время праздновал самого настоящего труса, но не за собственную шкуру, а за свой батальон, за его людей, а более всего по причине неспособности выполнить свой долг. Нет, я не думал о смерти. Честно говоря, я вообще на какое-то время лишился дара соображать хоть что-нибудь. Я отупел и поглупел настолько, что сам себе стал отвратителен. Теперь-то я понимаю, что надо было пройти через это, надо было пройти через чужую смерть, надо не только подавить и преодолеть страх в себе, но и в других. А это часто значительно труднее.

Я преодолел свой страх. Говорю тебе это, положа руку на сердце. Тебе не придется стыдиться за меня. Теперь я понимаю, что ни один я испытывал подобное состояние. Если бы другие не испытывали того же самого, мы добились бы победы над японцами меньшей кровью и в более короткие сроки. Теперь я понимаю, что дело не только в отсутствии опыта настоящей войны, но и в способности быстро его приобретать и использовать на всю катушку для новых боев, хотя один бой не похож на другой. Собственно говоря, на этом и растут настоящие полководцы. А еще мне показалось, что в этом военном конфликте никто из вышестоящих командиров такой способности не проявил, хотя многие из них прошли гражданскую войну. Не думай, что я так говорю из ревности или обычного желания отыскивать виноватых, которые, по мнению окопников, будто бы сидят в больших штабах…»

Матов оторвал взгляд от простирающейся перед ним холмистой местности, еще окутанной утренним туманом и полумраком. Впереди лежала сопка под названием Орел, высотой всего пятьдесят восемь метров. На сопке окопались японцы. Лес они вырубили почти до самого подножья, оставив лишь весьма неширокую гряду, устроив там завалы, перепутав их колючей проволокой и начинив минами. Сама сопка располагалась на корейской территории, здесь был правый фланг японцев, и 119-й полк должен этот фланг взломать и выйти в тыл противнику, засевшему на сопке Заозерной, уже на нашей территории. На сопку Заозерную направлялся главный удар Сороковой стрелковой дивизии, там японцы особенно сильно укрепились. Если удастся сбить японцев с Орла, японцы с Заозерной неминуемо попадут в окружение. Либо начнут отступать.

Медленно занимался рассвет. День обещал быть солнечным. Матов прикрыл глаза и продолжил мысленно писать письмо Верочке:

«Бои, судя по всему, подходят к концу. Сейчас наш полк находится в восьмистах метрах от японских окопов и укреплений. Они настолько хорошо замаскированы, что лишь угадываются на восточном скате сопки некоторым изменением естественного цветового фона. Даже окопов — и тех не видно. Тем более что мы внизу, а они наверху. Три дня назад батальоны соседнего полка ходили в атаку на узком участке метров в двести-триста: слева граница, справа болото — без права не только переходить границу, но даже стрелять в сторону сопредельной стороны. Говорят, что потери наши были огромны: шли колоннами на пулеметы без огневой поддержки, а когда прошли метров четыреста, своя артиллерия их же и накрыла. Вчера разрешили пересечь границу и ударить японцам во фланг. Первый батальон с трудом преодолел лесную полосу и завалы, из которых по нему вели огонь отдельные стрелки и пулеметы, затем наткнулся на минное поле, а перед колючей проволокой батальон был встречен таким плотным ружейно-пулеметным огнем, что, понеся большие потери, вынужден был отойти на исходные позиции. Потом атаковать приказано было второму и третьему батальонам, на подготовку атаки дали два часа, но, к счастью, приказ этот отменили за несколько минут до атаки. Да и то сказать: атаковать столь хорошо укрепленные позиции без массированной поддержки артиллерии по меньшей мере глупо. Ощущается отсутствие единоначалия и твердой воли, все пущено на самотек. Нет плана, нет взаимодействия частей, практически отсутствует связь.

Почти двое суток ушли на подтягивание крупнокалиберной артиллерии, пристрелке японских позиций, устройства гатей для прохода танков, которые должны поддерживать огнем пехоту, подавлять огневые точки. Дело в том, что дорог здесь нет, есть звериные тропы, которыми пользовались контрабандисты и пограничники, местность болотистая, со множеством мелких озер и ручьев, вздувшихся после дождей, с густой растительностью, следовательно, с плохим обзором, что создает идеальные условия для засад, фланговых обходов и проникновения в тылы наших войск отдельных групп и отрядов противника.

Теперь это все позади, мы стоим перед противником широким фронтом, мы кое-чему научились. За последние два дня мы тоже окопались, вырыли землянки, устроили наблюдательные и командные пункты, протянули связь. Хорошо еще, что дожди наконец прекратились, а то бы сидели по пояс в воде. Зато, как на зло, землю окутал такой туман, что в десяти шагах ничего не видно. Нам бы, прежде чем кидаться штурмовать японские укрепления на сопках, потренироваться хотя бы недельку у себя в тылу на такой же местности: бойцы и командиры чувствовали бы себя увереннее, грамотнее использовали местность для скрытного подхода к окопам противника.

Когда-то Суворов, прежде чем штурмовать Измаил, гонял своих солдат до седьмого пота, заставляя их штурмовать подобие Измаильской крепости, добиваясь слаженности и стремительности действий своих полков и батальонов. Быстрота ошеломляет противника, подавляет его психику, позволяет атакующим избегать ненужных потерь. Мы же обретаем опыт боев в подобных сложных условиях слишком дорогой ценой — кровью и жизнями своих бойцов. И это при том, что мы втянуты в сравнительно мелкий вооруженный конфликт, и не с самым сильным противником, — таковым этот конфликт видится мне после недели боев. Что же будет с нашей армией, если ей придется участвовать в настоящей войне с противником более подготовленным и лучше вооруженным? Страшно подумать. Особенно если учесть нынешнюю международную обстановку, где все буквально кричит о приближающейся большой войне. Успеем ли мы подготовиться к ней как следует? Или нам опять не хватит времени? Правда, я могу и ошибаться…»

Нарастающий гул заставил Матова отвлечься от воображаемого письма и обернуться: гул накатывался со стороны солнца, он заполнял собой все пространство, придавливал к земле. Через несколько минут стали различимы огромные самолеты, медленно ползущие со стороны залива. Они надвигались волна за волной, неумолимо, как стихия, которую не остановить никакими силами. Чьи это самолеты? Наши? Японские? Только когда они оказались почти над головой, Матов узнал в них самолеты ТБ-3, которые видел во время парадов над Красной площадью: наши!

Громкое «ура» прокатилось по окопам. А со стороны японцев послышались редкие выстрелы зенитных орудий и пулеметов. Значительно выше самолетов возникли с жалкими хлопками белые клубочки разрывов, но самолетам, казалось, не было до них никакого дела. Вот они уже над нашими окопами, вот над сопкой, еще мгновение — и от них стали отделяться маленькие точки, точки эти росли, стремительно приближаясь к земле, достигли полосы леса, скатов сопки, ее вершины — и там поднялась стена огня и дыма, из которого извергались то бревна, то целые деревья, земля вздрогнула под Матовым и заходила ходуном.

Самолеты, отбомбившись, повернули в сторону сопки Заозерной, а выше их запоздало завязался бой японских истребителей с нашими истребителями прикрытия. Маленькие юркие точки перемешались между собой, сбились в огромный клубок, и клубок этот покатился на запад. Иногда из этого клубка вываливался дымный хвост и тянулся до самой земли, но кто горел заживо в этом хвосте — наш или японец? — разобрать было нельзя даже в бинокль.