Едва самолеты ушли, по японским позициям стала бить наша артиллерия. Разрывы поднимались то в одном месте, то в другом, но это было совсем не то, что минуту назад во время бомбежки; казалось, что снаряды не могут нанести японцам никакого вреда.

«Вот сейчас бы, — подумал Матов, — и подниматься в атаку, пока противник прячется в норах, оглушенный и подавленный, подойти на расстояние броска гранаты, артподготовка заканчивается, команда — и вот они окопы врага, в ход идут гранаты, штыки, приклады…»

Но сигнала к атаке все нет и нет.

Проходит несколько минут, смолкают наши орудия, дым от разрывов сносит ветром в низину, а со стороны солнца вновь накатывает тяжелый, придавливающий к земле гул летящих самолетов.

Так повторяется трижды: бомбежка — артналет, бомбежка… Матов даже почувствовал усталость от этого однообразия и неопределенности. Неужели нельзя было доверить командирам рот и батальонов хотя бы в общих чертах план предстоящего наступления? Он не был уверен, знает ли в подробностях о планах командования и комполка майор Лиховидов. Что уж тут говорить о рядовых красноармейцах!

Но вот ушли самолеты, отбухали орудия, и над нашими окопами взлетели гирлянды ракет: атака! Несколько долгих секунд висит тишина: ни выстрела, ни крика. Затем запели свистки командиров рот, зазвучали команды, из окопов повалили красноармейцы и молча двинулись к подножию сопки. На этот раз в атаку пошел второй и третий батальоны; первый, обескровленный в первых атаках, оставался в резерве.

Матов, покусывая нижнюю губу, следил за движением рот своего батальона сквозь узкую щель амбразуры командного пункта. Он был бессилен что-то изменить в этом движении, особенно среди бурелома, в который превратили бомбы еще недавно густой и зеленый лес, покрывающий подножье сопки.

Молчали на ее скатах и обнаженные бомбежкой почти по всей линии японские окопы, развороченные огневые точки. Там не было заметно ни малейших признаков жизни. Да и что можно увидеть, глядя снизу вверх? Однако через несколько минут то там, то сям стали появляться перебегающие фигурки японских солдат и тут же исчезать за невидимыми укрытиями.

Позвонил майор Лиховидов:

— Медленно, медленно продвигаются! — кричал он в трубку. — Ждете, когда япошки очухаются?

— Прикажете возглавить атаку? — спросил Матов, не отрывая взгляда от амбразуры.

— Прикажу, когда потребуется! — нервно вскрикнул Лиховидов и бросил трубку. Видать, и на него давят.

Телефонист продублировал:

— Конец связи.

Роты обоих батальонов наконец преодолели бурелом и стали подниматься вверх по скату высоты неровными цепями. Затем послышался густой треск пулеметов, ружейная пальба, среди атакующих цепей стали рваться мины, было видно, как падают люди, — у Матова похолодело в груди.

«Ну, быстрее, миленькие! Быстрее!» — молил он своих бойцов, которые, казалось издалека, движутся слишком медленно и неуверенно.

Увы, батальоны залегли перед колючей проволокой. Несмотря на бомбежку и артобстрел, многие огневые точки противника оказались целыми. Наша артиллерия не могла поддержать пехоту огнем из боязни накрыть своих. На прямую наводку поставить орудия тоже нельзя: мешает бурелом. Слева от сопки топкий берег реки Тумыньдзян, справа болотистая низина, осока, камыш, заросли кустарника. Несколько танков с искусственных островков ведут огонь по вершине сопки, но что могут сделать сорокапятимиллиметровые снаряды! Лучше бы, конечно, отойти к бурелому, дать возможность артиллерии накрыть ожившие огневые точки, но пойдет ли на это Лиховидов?

Телефонист протянул Матову трубку:

— Командир полка, товарищ капитан.

— Отводи батальон к бурелому! — словно подслушав мысли Матова, приказал майор Лиховидов. — Пусть поработает артиллерия. Через час атаку повторить!

— Есть отводить! — обрадовался Матов и тут же телефонисту: — Давай связь с ротами!

Телефонист отчаянно крутил ручку аппарата, но ему никто не отвечал. По линии потрусили связисты. Матов сам дал две зеленые и одну красную ракету: условный сигнал к отводу рот к бурелому. В бинокль было видно, как ползут и перебегают вниз маленькие фигурки красноармейцев, как волокут раненых. Но многие, увы, не сдвинулись с места. Самому бы туда…

Заухали пушки, заметались по скату разрывы снарядов и мин. Зеленые и красные ракеты, пускаемые атакующими, указывали огневые точки. В местах падения ракет особенно густо сновали разрывы снарядов.

Наконец наладили связь.

— Ну что там у вас? — спросил Матов командира первой роты старшего лейтенанта Криницу, стараясь не выдавать своего волнения.

— Жарит из пулеметов, сволочь, головы поднять не дает. Ротный-два ранен, половина командиров взводов вышли из строя…

Снова прервалась связь.

— Давай первого! — приказал Матов телефонисту.

— Первый на проводе.

— Товарищ первый, разрешите возглавить атаку?

Минуту длилось молчание, затем голос Лиховидова:

— Давай, академик! И весь огонь по огневым точкам япошек! Понял?

— Понял. У меня просьба: прикажите артиллеристам закончить артподготовку ровно в восемь-пятнадцать. За пять минут мы подтянемся поближе к окопам, а в восемь пятнадцать поднимаемся в атаку. На моих семь тридцать четыре…

— Хочешь батальон подставить под свои орудия? — вскрикнул Лиховидов. — Ты посмотри, с каким разбросом они палят!

Действительно, иные снаряды падали почти посредине между японскими окопами и буреломом.

— Не подставлю, товарищ майор. Главное, поближе прижаться к окопам, не дать япошкам времени на подготовку к отражению атаки! Ну а если один-два наших снаряда… Так это лучше, чем пулеметы противника.

— Ладно, черт с тобой. Пробуй, академик! — согласился Лиховидов. — Намылят мне холку, если что… Сколько, говоришь, на твоих?

— Семь тридцать пять с половиной.

Впереди бежал сержант Ячменный, за спиной карабин с коротким штыком, на поясе болтаются ручные гранаты. Вот и бурелом. Вернее сказать: бомболом. Да уж, наломали дров доблестные соколы, ничего не скажешь. Матов заранее приметил что-то вроде просеки. И наступающие, он видел, стекались к ней. Здесь деревья лежали рядком, словно их укладывала неведомая сила. То по стволам лип и дубов, осин и еще каких-то незнакомых пород деревьев Матов бежал вслед за Ячменным, то подныривал под стволы, то перепрыгивал через них, то перелезал, и не заметил, как выбрался на чистое, где в воронках от бомб залегли роты его батальона.

Артиллерия все еще долбила высоту. До начала атаки оставалось почти двадцать минут. Матов нашел командира первой роты старшего лейтенанта Криницу, а вместе с ним и замполита старшего политрука Володько, раненного в руку. Сверил с ними часы.

— В восемь десять поднимешь роту и перебежками вон до тех кольев. Всем взводным разъяснишь, что и как, а те пусть доведут до каждого бойца. Никаких ракет, личным примером. Там залечь, и по красной ракете — к окопам. Пулеметчики — огонь по амбразурам, гранатометчики — по окопам. Главное — стремительность!

До начала атаки Матов успел побывать во всех трех ротах своего батальона и даже во второй роте соседнего, обговорить все подробности предстоящей атаки.

Стрелка медленно ползла по циферблату, в трехстах метрах от них ухали разрывы снарядов. Иногда какой-нибудь из трехдюймовых ахал с недолетом метров на сто-сто пятьдесят, и у Матова непроизвольно кривилось лицо от досады.

Секундная стрелка еще не описала круг, как Матов поднялся во весь рост и пошел вперед, на ходу вынимая из кобуры пистолет. Рядом с ним Володько, чуть сзади сержант Ячменный. Он знал, на них смотрит весь батальон, и вел себя так, точно собрался на прогулку: мол, дело обычное, чего тут бояться!

Пройдя метров двадцать, Матов посмотрел на часы: восемь десять, оглянулся, махнул рукой. Дружно поднялись цепи красноармейцев и кинулись вперед, к разрывам снарядов, отплясывающих свой дьявольский танец на развороченной земле. У кольев с колючей проволокой залегли. У кого были ножницы, резали проволоку, расчищая проходы. Иные рубили ее саперными лопатками, сбивали прикладами винтовок. Гранатометчики, извиваясь ужами, проползли вперед еще метров на тридцать — сорок, практически — на бросок гранаты, но почти под свои снаряды и мины. Матов не стал останавливать их, понимая, что это — порыв, состояние души, когда никакие слова не властны.