Нарком, рослый, черноголовый, с глубокой поперечной складкой от переносицы через лоб, сидел, смотрел в стол, жевал нижнюю губу. Когда Хрущев выпустил пар, заговорил усталым голосом:

— От меня, Никита Сергеевич, требуют укрепления социалистической законности в проведении расследования, что ведет к тщательному установлению доказательной базы по каждому отдельному случаю…

— Мне известны требования, какие вам предъявляют! — перебил наркома Хрущев. — Но мне также известно, что пока вы ищите эту самую базу, враги советской власти успевают скрыться, принять соответствующие меры, чтобы не попасться в руки наших чекистов. Потрудитесь совместить одно с другим, а как вы это сделаете, меня не касается: у меня своих дел выше крыши.

— Мы делаем все, что в наших силах, Никита Сергеевич, — наклонил свою голову Успенский.

— Значит, твоему наркомату не хватает сил! Или их не хватает тебе лично. У тебя имеются списки, а ты до сих пор не можешь их завершить, тем самым замедляешь темпы исполнения решений пленума ЦК КП(б)У по этому животрепещущему вопросу. Я не утверждаю, что ты делаешь это преднамеренно. Но такие темпы нас не устраивают! Они не устраивают товарища Сталина, политбюро и Цэка. — При этих словах Никита Сергеевич пристукнул кулаком по столу, после чего добавил, уже более спокойно: — Ежов свою песенку спел. Новый нарком внудел товарищ Берия человек решительный, его во всех начинаниях поддерживает товарищ Сталин. А это значит, с одной стороны, продолжение решительной борьбы с остатками троцкизьма на Украине, еще более решительная борьбы с национализьмом, а с другой — устранение недостатков, которые имели место в деятельности товарища Ежова.

— Может быть, я тоже отношусь к числу недостатков товарища Ежова, товарищ Хрущев? — спросил нарком и глянул на Никиту Сергеевича сузившимися бездонными глазами.

У Никиты Сергеевича от такого наглого вопроса покраснело не только лицо, но и вся голова и шея. И даже руки.

— Ты… ты мне таких провокационных вопросов не задавай, товарищ Успенский! Я такие вопросы выношу на пленум Цэка, и там решают, что делать с тем или иным руководящим членом партии. Так что иди работай, а мы тут как-нибудь разберемся, чей ты конкретно недостаток на сегодняшний момент.

И едва нарком покинул кабинет, Никита Сергеевич связался по правительственной связи с новым наркомом внудел Берией:

— Лаврентий! Привет с Украины! Как дела? Как работается на новом месте?

— Нормально работается, Никита, — ответил Берия. — А как у тебя?

— У меня тоже все идет более-менее нормально. Планы выполняем, соцобязательства тоже. Но есть у меня к тебе один вопрос: что ты собираешься делать с моим наркомом Успенским? По нашему мнению, он ведет не ту политику.

— Наши мнения совпадают, Никита. Ежовский выкормыш. От таких надо избавляться. Как только найду ему замену, так сразу же вопрос этот и решим. А пока пусть работает. Не до него.

— Ага, понятно. Ну что ж, и на том спасибо. А то у меня тут с ним разговор вышел на повышенных, так сказать, тонах. Он, видишь ли, считает, что ему спешить некуда, что оставшиеся троцкисты и националисты подождут, может, они сами исправятся, без помощи наших доблестных чекистов.

— Вот-вот-вот! Не он один такой, Никита. Будем чистить от них органы на местах. Дойдет и до него очередь. Не беспокойся.

— Будь здоров, Лаврентий. Успехов тебе! — воскликнул Хрущев и положил трубку.

— Вот так-то вот, товарищ Успенский, решаются эти дела, — произнес он в пространство кабинета. И, вызвав секретаря, велел принести чаю. Да покрепче.

Александр Иванович Успенский в этот вечер засиделся в своем кабинете допоздна. Уже в первом часу ночи ему принесли распечатку разговоров, которые велись в кабинете Хрущева за эти сутки. Прослушивающие устройства, которые были поставлены в некоторых кабинетах ЦК КП(б)У по распоряжению еще предыдущего наркома Леплевского, все еще работали, об их существовании знали немногие. Направлены они были против Косиора и его сообщников, которые, как предполагалось в Москве, готовят заговор против Центра со всеми вытекающими отсюда последствиями. Косиора уже нет, а приказа сверху убрать «прослушку» не поступало. Видать, там, наверху, и Хрущеву не доверяют тоже. Или, вернее сказать, не доверяют никому. А ему что делать? Спросить у Берии? Или у Хрущева? А почему молчал раньше? Куда ни кинь, всюду клин.

Александр Иванович сжег распечатку в пепельнице. Размял пепел. Значит, дошла очередь и до него самого. Что ж, этого следовало ожидать. Положение, можно сказать, аховое. И возникло оно не сегодня. Чем выше он, Успенский, поднимался по ступеням власти, тем меньше доверял своему окружению, подозревая, что и ему не доверяют тоже на все сто процентов.

Последние годы он подолгу на одном месте не задерживался: полномочный представитель по Московской области, помощник коменданта Кремля, заместитель начальника управления НКВД по Новосибирской области, начальник управления по Оренбургской. Теперь вот Украина. И везде он убеждался, что каждый из его подчиненных и начальников принадлежит к какому-то конкретному клану, сообществу или группировке, соперничающих друг с другом. Это становилось тем более отвратительным, что все эти люди, как и он сам, называют себя коммунистами, что на словах они за справедливость, а на деле каждый заботится о своей шкуре. И началось это не так уж давно, только Александр Иванович никак не может определить, когда именно и с чем это связано. Похоже, это явление прошло несколько этапов внутриполитической борьбы, втягивая в свою орбиту все новых и новых людей, многие из которых даже не понимали, кому и ради чего они служат.

И он не понимал тоже. Да и откуда у него взялось бы это понимание? Родился в Тульской области в семье лесничего, вокруг лес да зверье, глухие деревеньки. Закончил церковно-приходскую школу, поступил в духовное училище, отучился два года — училище прикрыли большевики. В двадцатом, когда бандитизм и воровство стали обыденным явлением советской действительности, почти случайно стал милиционером — из религиозной потребности служения ближнему. Но время ломало не только основы жизни, но и представления о них. О человеческих судьбах даже говорить не приходилось. Через полгода Успенский уже начальник районного отделения милиции, еще через год работает в областном управлении. В голове каша из догматов религии и революционных лозунгов. Однако на стороне догматов темное прошлое, на стороне лозунгов светлое будущее. Сашка Успенский был неглуп и восприимчив ко всему новому. Светлого будущего хотелось всем. Особенно когда тебе всего двадцать лет.

И как же всё хорошо начиналось! Каким светом горели глаза у его товарищей! Как верили они друг другу! Как переживали друг за друга и за порученное дело! И вот… и вот все осталось позади, а впереди… впереди — пустота. И слабая надежда, что как-то все образуется со временем само собой, потому что одно и то же состояние не может продолжаться вечно. Но образуется или нет — этого еще надо дождаться. А что сегодня? Что ему, Сашке Успенскому, делать сегодня? Пулю в висок? И это в тридцать шесть лет? Уйти куда глаза глядят? А куда они глядят, и сам не знаешь. Боже, как все надоело! Как все опротивело! Думал: придет Хрущев, новый человек — и все изменится к лучшему. Глупые, наивные ожидания. Потому что дело не в Хрущеве. И даже, может быть, не в Сталине, а в чем-то другом, что пока еще не имеет обличья и названия… Господи, помоги рабу своему на тернистом пути его!

Александр Иванович забрал из сейфа деньги, несколько паспортов и прочих документов, рассовал по карманам. В сейф положил записку: «Запутался. Ухожу из жизни. Всегда был преданным партии, советской власти, товарищу Сталину. Прощайте. Не поминайте лихом. Успенский. 15 ноября 1938 года».

Хрущев молча выслушал сообщение нового наркома внутренних дел Украины товарища Серова Ивана Александровича о поисках пропавшего бывшего наркома Успенского.