— Товарищ комиссар первого ранга! — почти по-домашнему и с удивлением в голосе произнес младший политрук, точно не верил своим глазам. — Четвертая рота проводит политические занятия по теме: «Красная армия — защитница трудящихся всего мира». Проводит занятия младший политрук Кузин.

— Здравствуйте, товарищи! — вскрикнул Мехлис, стараясь выпятить свою плоскую грудь, но выпячивался почему-то лишь живот.

— Здрасть! — дружно рявкнула добрая сотня молодых глоток.

— Вольно! — еще громче вскрикнул он: с некоторых пор ему все больше нравилось отдавать команды громким голосом. Однако в данном случае в нем громче всего кричала злость — злость на то, что поехал в часть, не готовую к его приему, и за сам прием, злость на тупоголовых военных, развращенных троцкизмом и ничегонеделанием.

Едва команду «вольно» повторил младший политрук, по низкой комнате, в которой остро пахло потом и рыбьим жиром, пронесся шелест и сдержанный вздох, будто в стойле вздохнуло какое-то большое и равнодушное животное.

— Садитесь. Продолжайте занятия, — велел Мехлис и поискал глазами, куда бы сесть самому.

Расторопный красноармеец, сидящий возле стенки на отдельной табуретке, вскочил и поставил табуретку перед Мехлисом. Тот кивнул головой и сел.

— Ну, что ж, — заговорил он тихим голосом, желая выказать доброжелательность и снисходительность, — продолжайте занятия, а мы послушаем.

Младший политрук Кузин кашлянул в кулак, взял со стола тетрадку, стал читать:

— Как только Красная армия вступит на территорию врага, так тотчас же рабочий класс данной страны восстанет и присоединится к Красной армии…

— А вы без тетрадки, без тетрадки, товарищ младший политрук, — недовольно проворчал Мехлис. — Собственными словами. Да. Вы входите, допустим предположительно, во Францию. Да. Перед вами рабочий класс Парижа. Вы что же, по бумажке с ним будете разговаривать?

Младший политрук вспыхнул лицом и шеей, даже руки его покраснели, обернулся к Мехлису, произнес тем же домашним голосом:

— Я не знаю французского, товарищ военный комиссар первого ранга.

— А какой язык вы знаете?

— Немецкий. Со словарем.

— Плохо! Оч-чень плохо, товарищ младший политрук. В Германию со словарем нельзя! В Германии рабочий класс — самый передовой класс Европы. Там каждый рабочий знает Маркса наизусть. Фашисты сбили этот рабочий класс с толку, но как только вы столкнетесь с ним и расскажете ему нашу большевистскую правду, правду товарища Сталина, так он сразу же встанет на вашу сторону. Потому что фашизм — это наносное, временное, а марксизм-ленинизм-сталинизм — вечное и непобедимое. Вам все ясно?

— Все, товарищ военный комиссар первого ранга.

— Вот и продолжайте.

Младший политрук положил тетрадку на стол, закрыл ее и с лошадиной тоской оглядел низкую комнату.

— Красная армия есть армия рабочих и крестьян. Она по своему духу близка к народным массам всех стран. Такую армию рабочие и беднейшие крестьяне не станут считать армией вражеской. Потому что она освободит их от гнета капитала и мировой буржуазии, которая угнетает и эксплуатирует народные массы, которые есть наши братья и товарищи по борьбе за всеобщее счастье труда, который должен быть свободным и радостным…

— Стоп-стоп-стоп-стоп! — перебил Мехлис младшего политрука. — Давайте спросим красноармейцев, что они усвоили из прошедших занятий. Вот вы! — Мехлис ткнул пальцем в сторону сидящего напротив красноармейца с бойкими черными глазами. — Вот скажите нам, что есть троцкизм и что есть политика партии по его искоренению?

— Красноармеец Свистунов! — вскочил черноглазый, вытягиваясь и глядя на Мехлиса вытаращенными глазами — такими же, какими несколько минут назад смотрел на него младший политрук. — Троцкизма есть искоренение… искоренение рабочих всех стран! — бойко начал Свистунов. — Троцкизма есть… которая… это самое… а товарищ Сталин супротив троцкизмы, он за мировую революцию и за щастливую жисть для всего трудового народу. И за колхозы, шоб, значит, у трудящего колхозника была и корова и протчая живность. Потому как без ей христьянину полный зарез и голодуха.

— Та-ак, — протянул Мехлис с угрозой. — Вон оно как. Значит, так вы воспитываете рядовых красноармейцев, товарищ младший политрук? Значит, в таком вот кулацко-единоличном духе? — вопрошал он с ехидством, медленно поднимаясь на наги. — Значит, такое вот практическое воспитание? А завтра — в бой. Завтра ему, — он почти ткнул пальцем в грудь Свистунову, — надо будет нести сталинскую правду народам мира, которые истосковались по этой правде. И что он им понесет? Кашу? Вывернутый наизнанку троцкизм? И это политработа! — не выдержав саркастического тона, вскрикнул Мехлис, брызнув слюной на гимнастерку Свистунова. — И это называется политработники! Да таких политработников… в шею! в шею! — Повернулся и стремительно пошел вон из «Ленинской комнаты».

Через пару недель секретарь Дальневосточного крайкома ВКП(б) Варейкис телеграфировал Сталину: «…После приезда в край нового начальника НКВД Люшкова было вскрыто и установлено, что также активную роль в правотроцкистском Дальневосточном центре занимал бывший начальник НКВД Дерибас. Участником заговора являлся также его первый заместитель — скрытый троцкист по фамилии Западный. Второй заместитель Барминский (он же начальник особого сектора ОКДВА) оказался японским шпионом. Арестованы как японские шпионы и участники заговора: Визель — начальник НКВД во Владивостоке, Давыдов, — начальник НКВД Амурской области (г. Благовещенск). Входил в состав правоцентристской организации Пряхин — начальник НКВД Уссурийской области, Богданов — начальник Политического управления пограничных войск, и значительная часть других чекистов… А также многие секретари обкомов, райкомов партии, руководители советских учреждений, промышленных предприятий и строек… В этой связи просим увеличить лимиты на репрессируемых как по первой, так и по второй категории в два раза…»

Далее Варейкис сообщал, что «в соответствии с постановлением СНК СССР началось планомерное переселение корейского населения в Среднюю Азию и Казахстан. Предстоит переселить порядка 175 тысяч человек. Переселение рассчитываем закончить к январю 1938 года…»

Мехлис тоже слал в Москву ежедневные отчеты. Но он не утруждал себя длинными письмами: пока дойдут, то да се. После каждой своей победы над врагами, он тут же слал Сталину телеграмму.

«Товарищу Сталину. Уволил двести пятнадцать политработников, значительная часть из них арестована. Но очистка политаппарата, в особенности низовых звеньев, мною далеко не закончена. Думаю, что уехать из Хабаровска, не разобравшись хотя бы вчерне с комсоставом, мне нельзя… 28 июля. Мехлис».

Варейкису не удастся довести до конца чистку руководящих кадров Дальвостоккрая и выселение корейцев: вскоре он сам будет арестован.

Зато Люшков размахнется так, как никто и нигде: до конца 1937 года он перевыполнит все нормы и лимиты: более семидесяти тысяч человек будут репрессированы в крае и почти половина из них по первой категории. Ежов его в пример другим ставить будет, да только никто рекорда Люшкова так и не побьет.

Однако чем больше старался Люшков, тем острее чувствовал неустойчивость своего собственного положения. Из центра приходили тревожные вести: арестовали начальника Третьего (контрразведывательного) управления НКВД Льва Григорьевича Миронова, а он, Люшков, когда-то служил под его началом; арестовали Всеволода Апполоновича Балицкого, бывшего начальника Украинского НКВД и предшественника Люшкова на должности начальника НКВД Дальвостоккрая — и под его началом довелось служить тоже. А вдруг кто-нибудь из них упомянет имя Люшкова в своих показаниях: мол, тоже состоял и тому подобное? Со страху да по злобе наговорить можно чего угодно и на кого угодно. Тогда — крышка.

Но нет, он так вот, за здорово живешь, себя не отдаст. Чтобы и его самого потрошили в каком-нибудь застенке, чтобы потом, избитого, искалеченного, тащили в подвал или сунули в берговскую душегубку, о которой ходят жуткие слухи, — да лучше он пустит себе пулю в лоб. А еще лучше — рвануть за границу. Черт с ним, что там капитализм! Умный человек устроится и проживет где угодно. А то стараешься здесь, стараешься — и ради чего? Коммунизма? Да пошел он, этот коммунизм, к такой матери! Коммунизм — это для наивных дураков. Чтобы лучше пахали. Чтобы верили, что наступит в конце концов… если не для них, то для их детишек… Дурак думкой богатеет. Проклятая страна, тупой народ, пригодный лишь для того, чтобы унавоживать им землю. Тьфу!