САДОВНИК Крик бирюзовых птиц, шакалов детский плач, в арыке плеск воды, знакомый здесь от века, чернеет башнею тяжелой карагач, тень влажную стеля на ложе человека. Упали липкие шелковицы плоды, О, дождь медвяный — сладостная прибыль! Вот тут бы, утомившись, у воды, на край ковра присесть, сказав «спасибо». Тут гостя нового встречает щедрый люд, «салям» произнесет узбек с улыбкой. Растают ягоды на теплой меди блюд, и освежит лицо вода струею гибкой. Поднимется степенный аксакал, коснется сердца он рукой, встречая, и чуть горчащего, зеленого вам чая напиться даст из расписных пиал. Тут и кетменщики, тут есть и хлопкоробы, стройны и жилисты — пришли еще в поту… Как тот садовник, тот мудрец высоколобый — все влюблены они в земную красоту. Ведет беседу дед неторопливо, расспрашивает, что там впереди… Поклон передает днепровским нивам и завершает речь строфой из Саади: «Один наш волосок, как шелковинка, брат, но, с многими сплетясь, прочней он, чем канат». Волнуется старик… Язык медвяный предков, стихами пожелавший вдруг предстать, так сочно шелестел, как те плоды на ветках, когда плодам пришла пора спадать. И вслушивались мы, как в сердца тишь и гладь слова созревшие влетели искрометно. Вот так он говорил — от сердца, от души — и бронзою звенел размер речитатива. Вошла в колхозный сад спокойно, неспесиво к нам титаническая речь Фирдоуси. Стихи поэтов тех, звучавшие, как вызов, таков был их стальной, непогрешимый лад; стих Саади, газель влюбленного Гафиза — они гостями вдруг пришли в колхозный сад. И, как тепло, как вздох, как бег крови по жилам, в одно соединяясь, как семья, в садовнике простом они бессмертно жили, садами грузными шумя. И с помощью его, который стар, но вечен, отвергнув навсегда и споры, и бои, понятны стали всем все сто земных наречий, стих Пушкина тут был, Гафиза рубаи, и мой Шевченко в этот братский вечер святые вирши прочитал свои. 1938 Леонид Первомайский © Перевод Н. Шумаков «Обнажаются нехотя ветви…» Обнажаются нехотя ветви, Тихий сад под дождем шелестит. Это молодость наша, как ветер, На конях буйногривых летит. Не поймать мне коней этих гордых, Не вернуть быстроногих назад. Как весна, отцвели наши годы, Только в памяти ярко горят… Не грущу о весне журавлиной. Я для сердца усладу найду. Расцветает под осень калина Над Днепром в моем тихом саду. Я любуюсь калиновым цветом На холмах половецких крутых, Там, где песни смолкают, как ветер, Что вдали за рекою затих. 1937 «За что любить, за что жалеть тебя?..» За что любить, за что жалеть тебя? Пути по жизни вкривь идут и вкось, В осенний хмурый день с потоками дождя Сливается поток твоих тяжелых кос. В печальный день осокой вековой Вода тяжелая коснулась век твоих И ветер, что за мокрою горой, Взметнулся, а потом навек затих. Вдоль по дороге в поле, в лес иду, Однако жизнь свою не обойду… Я синеглазку знал совсем другую, Шальную, гордую, совсем земную. Она идет счастливою походкой, В душе не зная ни добра, ни зла, Такая молодая и неробкая, Какою никогда ты не была. 1937 РЕКВИЕМ Спрошу я у тучи — тяжелой слезою Просеется звезд дальний свет. Того, кто, как равный, сражался с грозою, Навеки уж нет! Спрошу у горы, что стоит над провалом, Укутана тучей, седа. Кто равным и близким был тучам и скалам, Ушел навсегда. Спрошу я у ветра, что, волны посеяв, Штормами их в море несет. Был шторма сильнее и ветра быстрее, Его с нами нет! Навеки! Навеки! Грозою и горем Земля безутешно шумит. И слышит — как вновь над разбуженным морем Когорта летит. Когорта крылатых, бессмертных и сильных, Шуми, как при шторме, шуми. Мы также бесстрашны! Отчизна, на крыльях И нас подними! 1938 «Родная Рось, души живая влага…» Родная Рось, души живая влага, Стою у берегов твоих крутых. К тебе пришла судьбы моей дорога, И сердца шум в груди моей затих. Чаруют взор мой медленные воды, И все вокруг туманом залилось. Покой и тишь в вечернем небосводе — Он как река, он тоже речка Рось. Глядеть весь век и век не наглядеться И тиши не наслушаться вовек. И с этой ширью воедино слиться, С теченьем самых чистых синих рек. Чтоб в час вечерний скромною красою Склоненных над холмами тихих верб, Осыпанных серебряной росою, Наполнить нестихающий напев. Чтоб вновь идти спокойным и счастливым, Найти доселе неизвестный край, И вновь сказать и берегам, и нивам Святое «здравствуй», горькое «прощай». Прощай, прощай, моя живая влага! Волшебный мир, не исчезай, живи! Трава увядшая и пыльная дорога, Прощайте навсегда и вы… Уж август наступил, темнее ночи. На склоне лет, в рассветный ясный час, Когда роса вдруг окропит мне очи, Я улыбнусь, припоминая вас. 1938 |
