«Столько счастья, что боюсь я. Заласкает, как русалка…» Столько счастья, что боюсь я. Заласкает, как русалка. Шелковистыми лучами спеленает, обовьет. В плен возьмет. И зацелует пылко, жарко, жадно. Жалко: страсть мою — хмельную брагу — всю до капли изопьет. Только миг. Осколок мига — вспышка молнии мятежной. А исчезнет — и как будто недоступным станет мне. Пусть вернется! Пусть истратит. Пусть целует пылко, нежно. …Луч серебряный холодный усмехается в окне. «Люблю. Лелею. Обовью…» Люблю. Лелею. Обовью ее — прозрачную медово, свою весну, и молча снова в венцы ромашек перелью весну свою; и звонко будем пить, ловить отраву жадно — лепестками, и опьянеем, и в крови умрем осенними листками — за миг любви. «Кто так тихо пришел — незнакомый…» Кто так тихо пришел — незнакомый, весь покрытый дымкой истомы,— коль округа молчала ночами? Зашептали просторы приветы, и шептала — всю ночь до рассвета очарована ветром ветка. А как только брызнуло солнце — сколько видели стекла оконца за пожара минуты смуты? Кто так тихо пришел — незнакомый, весь покрытый дымкой истомы,— коль округа молчала ночами? АСТРЫ Вот и завяли красные астры — цветы на тризне былых надежд. В небесном зале костры погасли. — Мы жаждем жизни! — Но путь к ней где ж?.. — Мы жаждем жизни!.. — Мы жаждем смеха!.. — Мы жаждем бури и жарких гроз!..— Цветы на тризне… Им на утеху стонали глухо ветви берез. КРАСНЫЙ ЗАПЕВ I По зеленой площади снегом кружат лошади, всадники небесные громко говорят: — Гей, не спите, грешники: панские приспешники никогда не спят! Гордою и дружною бурею безудержной встань, народ мой яростный, мужественный мой: шляхами суровыми с гимном, песней новыми мы выходим в бой. Бликами-пожарами небо вспыхнет старое, огненною молнией горизонт зажжем: хватит унижаться нам, хватит пригибаться нам под чужим ярмом! II Мы тени… Темны и ловки. Мы — воля железной руки. Мы носим в груди своей ненависть немо,— и ночью осенней, в объятиях тьмы, гимны тебе сложили мы, красный террор гнева! Мы — страх. Мы — карающий гнев. Мы молимся культу огней, и кто нас отважней под черным небом?.. Мы — тени. Мы — сталь. И в объятиях тьмы гимны тебе сложили мы, красный террор гнева! «Я порву те венки, что сплетались в года лихолетья…» Я порву те венки, что сплетались в года лихолетья, размету, растопчу их до пепла, чтоб унес его ветер. Вместо них я рассыплю повсюду волны солнечных песен, что как птицы быстры, что взлетают легко в поднебесье; оточу серебром; закалю их могучею сталью; дам им крылья ветров, крылья молнией жаркой расправлю и пущу. Пусть летят же, подобно цветным метеорам, не к роскошным дворцам, не к бескрайним небесным просторам, а в беленую хату, где в углу дышит горе заклятьем. Мои песни просты и рабочему сердцу понятны. Засияют они, словно зори на небе глубоком,— и не будет крестьянин уже никогда одиноким. РЕВОЛЮЦИЯ I Утром — первый луч весенний, утром — свежий, молодой — из подвалов темных, древних вознеси нас над бедой. Вот: уже встают народы подневольные — кругом, словно молодые всходы в поле старом и седом. II Он целью выразил мечту: к ней напрямик идет усердно, и каждый стук святого сердца несет — весну в цвету. Шагай, страдалец всеблагой: твои пути лежат широко, твои слова летят далеко, в них — цели всей твоей огонь! III Нет отдыха: не пробил час! Пускай последний луч погас — мы сами запалим огни, из ночи сотворяя дни! Кремень — о сталь: и свет добыт! Мы непокорны, как гранит. Идем, идем, несем огни, из вспышек сотворяя дни! IV Довольно! Встрепенись в цепях, свобода, стягом соколиным! Нас удержать пытался страх, но мы летим, летим к равнинам, и нами выкованный гимн под звонким небом серебрится. Туда — к просторам дорогим — с низин. Туда. Мы — крылья! Птицы! |
