ПАМЯТИ С. ЕСЕНИНА Над ним лишь черный стяг свисает, на стенах крови след не смыт, а в сердце он еще сияет, как золотой метеорит. Я помню вечер тот туманный над Петербургом голубым, морозный блеск и ветер пьяный, Исаакий, высей сизый дым. Огнями расцвела эстрада, и вышел он, как ясный день, душа была смущенно рада услышать щедрых песен звень. Голубоглазый и кудрявый, как ясень, стройный, молодой, еще не знавший горькой славы, на сцену вышедший впервой. В простой рубахе и кафтане, вчера лишь только из села, а очи тихи, как у лани, и нежность очи обожгла. И разливался голос в зале, звеневший вешнею водой, и в жесте, в слове был печали вишневый радостный настой. Все, показалось, оживает: березы над прудом грустят, покосы, тропка полевая, мычанье теплое телят. Жизнь не была еще пропита среди гуляк, гулящих, в ней лишь вызревало только жито перед грозою новых дней. Мгновенья памятные встали — духмяный ветер, захватив, провеял в этом светлом зале дыханьем золотистых нив. Уже и десять лет минуло, уже отцвел весенний сад… Мы их шагов не слышим гула — но как вернуться нам назад? Над ним лишь черный стяг свисает, на стенах крови след не смыт, а в сердце он еще сияет, как золотой метеорит. 1926 МЕТЕЛЬ Метель над городом взлетает, кружит, как ведьма, зла, а город уши зажимает — ух, как фурчит метла! Завяз трамвай. Все в окнах бело, ослепли фонари… Кино нам это надоело. Кончай шутить, замри! Нет, кутерьму затеяв, черти не прекратят вовек. Мильоном ведер в круговерти они швыряют снег. — Идем, идем! Чего ж мы встали! — Куда там ехать? — Стой. И хохот ведьмы услыхали, и снеговея вой. 1926 ПОЭТУ Люблю твою песню-обнову, могучий язык-государь, радуюсь каждому слову, входящему в твой словарь. В садах голубых искусства она зацвела, как мак: в ней не смиренья чувства, а страсти и гнева знак. И обнять в ней любого рады — поляк или турок будь. Украины, грядущей Эллады, ты готовишь всемирный путь. 1926 ПЕРЕД ГРОЗОЮ
Первый проехал фургон — загромыхали колеса на поднебесном мосту… Грохнуло — и онемело. Спрятаться солнце успело за облаков темноту. Вспыхнуло зеркало плеса — огненно-сине, как лен. С неба летят вновь и вновь, блещут хвостами гадюки — мертвая смолкла земля. Ветер расправил крыла — листва тополей обмерла. И потемнели поля. Воздеты над жертвою руки — скоро прольется кровь! 1926 «Взошедший рано…» Взошедший рано, расцвел багрянец и в пляс пошел. Через майданы плывут туманы, как белый шелк. А в поле хоры перепелов, блестит роса. Кругом просторы, как в синем море звенит коса. Вдруг блеск огнистый метнуло солнце, исчезла тень. Встает цветистый, встает лучистый рабочий день. 1926 «Голубизной вечернею одета…» Голубизной вечернею одета даль окоёма и вишневый сад, в сети ажурной вижу искры света, созвездий первых золотистый ряд. Село затихло: ночь страдного лета, сморившийся косарь улечься рад. Серебряную нитку до рассвета прядет одноголосый хор цикад. Я к тишине прислушаюсь, немея, едва дыша, ее спугнуть не смея,— но тишину вдруг отгоняет шум: гудит земля набатно на просторе, растут деревья, колосятся зори, бьют родники высоким светом дум. 1927 ЛЕБЕДИ На тихом озере, где млеют верболозы, плывут, плескаясь, в зной и в листопад, подрезанными крыльями шумят, и шеи гнутся их, как трепетные лозы. Когда ж придут, стеклом звеня, морозы, в сон белоснежный плесы погрузят,— пловцы сломают хрупкий лед преград, и не страшны им зимние угрозы. О пятеро певцов, сквозь вьюжный вой доносится напев ваш громовой, отчаянье ломая ледяное. Дерзайте: из неволи, сквозь туман созвездье Лиры выведет ночное в кипучей жизни светлый океан. 1928 |