И БЕЛЫЙ, И БЛОК… И Белый, и Блок, и Есенин, и Клюев: Россия, Россия, Россия моя! …Стоит сто-растерзанный Киев, и двести-распятый я. Там солнце повсюду! И слышно: Мессия! Туманы, долины, тропа меж болот… Родишь, Украина, и ты Моисея,— придет он, придет! Он скоро появится — слышу я, знаю. Сквозь бурю, сквозь гром, содрогающий высь, я клетками, нервами всеми взываю: поэт, отзовись! И встал чернозем, и глядит неотступно, кровавый лицо исказил его смех. Поэт, свою землю любить не преступно, коль это — для всех! 1919 РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ГИМН Вместе, дружней за работу! Степи ли наши скупы! Солнце цепами молотит, с неба бросает снопы!.. Силу, надежду, отвагу, веру, энергию — гей! — с грозно-ликующим стягом гордо несем для людей! Всё осилим, всё сумеем, тьму проклятую развеем! Раб вчерашний станет братом — лозунг пролетариата! А девиз у нас таков: Мир избавим от оков! Хватит нужды и страданья, молотом выкуем плуг! Каждый — и сталь, и старанье, каждый — товарищ и друг! В травах — свинец да железо: вспашем, друзья, целину! Строим — живем, а не грезим: сделаем вечной весну! Так вперед же — к свету, к свету! Рвите старые заветы! Раб вчерашний станет братом — лозунг пролетариата! А девиз у нас такой: мир избавим от оков! Силится спрут капитала шипом своим испугать: всюду нас кривда встречала — выйдем же правду встречать! Будим, и будим, и будим — трубы, гудки, поезда… Были мы, есть мы, и будем, так же, как солнце, — всегда! Мы шагаем, мы дерзаем, буржуазный мир взрываем. Раб вчерашний станет братом — лозунг пролетариата! А девиз у нас такой — мир избавим от оков! Видно и небо, и долы, море и пламя зари!.. Гей, богатырская доля, счастье мирам подари! Слышим и брань мы, и «браво» из-за фиордов и дюн! Вольную строим державу из миллионов коммун! Так давайте ж песней встретим всех друзей на белом свете! Раб вчерашний станет братом — лозунг пролетариата! А девиз у нас такой: мир избавим от оков! 1919 ШУМИ, ЭПОХА НАША Фуга По кладбищу иду. Лето еще за полным столом, и день — с незастегнутым воротом, но что-то в природе всхлипывает. Качайтесь, террасы деревьев,— сегодня такая боль!.. Ветер, ветер, ветер — дубы терзает, клены, угрюмо в тучах солнце, опять осенний ветер. Лето еще за полным столом, а в листьях струится желчь. Желтеет. Спать… То здесь, то там — по всему кладбищу — прекрасный сон! Какой в нем смысл? Какая цель? А может, мертвым лишь одно и грезится: кровь и борьба? Хоть раз бы в жизни речь услышать, которой верит мертвый мир. Но нет, потусторонье не очнется. Лишь отзвук иногда… как будто… неясный донесется… Ветер вскрикнет, охнет и клен согнет упруго, угрюмо в тучах солнце,— опять осенний ветер. Дугами холмы легли. Округлы могилы, как поросята. А над ними — кресты. В рубашках изодранных, блузах рабочих бегут недоспавшие, и падают, и запутываются в листве, как будто в гудках заводских. А вслед им — черные памятники зеркально струят презрительный смех: «Заведитесь еще и здесь!» — Да, да, и здесь! Мы из ярма, из тюрьмы! Ветер свободы с нами. Прислушиваюсь: голос, что звучит, растет вокруг,— в себе ношу я. Живое — распадается на клетки, а клетки — в землю, в зелень, шум. И тот протест, и тот огонь, что был в них,— живет опять он: зелень, шум… Эпоха наша ветровая! — шуми в вершинах, верховей! Плыви из вечности, седая мелодия моя. Куда ни пойду — полукруг. Куда ни ступлю — овал. Хребты облаков округлились. Лист колесом по дороге — и весь голубой парус круглую душу мою на веслах несет в бесконечность — мелодия моя. Что ж ты, сердце? Откуда печаль? Или недостойны мы света, недостойны нести в себе даже частичку его? Так ведь, милое? Мысли река и радиотоки — безумья рука — космос раздверят. Не станет замка́. Не так ли, сердце? Так, так — исчезнут несчастье, бесчестье и зло, вражда среди наций, границы планет раздвинутся, и снова мы круг повторим в своем возрастанье извечном — растем к бесконечности. И все навсегда будет ясно: зелень… шум… — «Шум…», — а может, неясно? — и кровь, и былого разгром…— Но голос глухой из могилы доносит ко мне ветерком: — Неясно, а правда, неясно? — Другой уже рядом встает: — Меня подняло твое сердце, чуткое сердце твое. Окликнем же кладбище, брат мой! Вглядись в эту черную масть. Ударим! Восход отзовется, и запад нам руку подаст. А там на подмогу и деды, наполнится гомоном дол… Ой, как бы мы пожили снова, вот если бы ты нас повел. И снова, снова привиденья… С пригорка вниз бегу, лечу! Встает навстречу солнце сонное, а ветер стружки стружит, стружит… А ветер стружки и подстружки — в глаза и в душу, в грудь и в рот… Куда ты гонишь, сумасшедший? Стой! Черт! Прислушиваюсь: голос, что звучит, растет вокруг,— в себе ношу я. Живое — распадается на клетки, а клетки — в землю, в зелень, шум. И тот протест, и тот огонь, что был в них,— живет опять он: зелень, шум… Эпоха наша ветровая! — шуми в вершинах, верховей! Плыви из вечности, седая мелодия моя. Оплавились тучи. Холмы округлились. И что отражается в чем — не пойму, не пойму. Только все непрестанно шумит, говорит, недозрелую зелень качает — недоношенную, и золото, и кровь, кровь… А в шуме том, как арфы перебор в оркестре — осоки трепетанье. А в шуме том, в его просвете,— березки фартушек. И вдруг — пичуга… И все колышется, шумит и говорит. 1921 |
