«Зной августовский ослабел…» Зной августовский ослабел. И, гарусной напрявши пряжи, ткач золотом вечерним мажет полей узорчатых предел. Есть зелень все еще в глазури, как и в осенних косах верб, но тень легла в густой лазури на тонко вычерченный серп. Померкло горное горно. Ночь — это траурная рама. Кто память мучает упрямо? День отгорел. Давно. 1923 «Наделы, как платок басманный…» Наделы, как платок басманный, с низины ровной и пустой доносит запах конопляный, полынной горечи настой. Журавль колодца одинокий грустит над нивами давно. Полощет солнышко в протоке золототканое рядно. И день, как вол, идти не хочет. И коршуна застыл полет. Когда ж мотор здесь загрохочет, век электрический сверкнет? 1923 «Я полюбил тебя на пятой…» Я полюбил тебя на пятой весне голодной: всю — до дна. Благословив и путь проклятый, залитый пурпуром вина. Орлицею на бой летела, добросердечна, а не зла. Я видел кровь на крыльях смелых и рану посреди чела… И взгорбилась Голгофа снова: усмешка стражей, гул, огни, и ворог вылезший сурово кричал: распни ее, распни! И мы с тобою, горечь муки испив из полного ведра, соединяли молча руки, как кровный брат и как сестра. 1924 НА ПОБЕРЕЖЬЕ Жаворонков высокий клирос, все кругом заросло ивняками. А бабочка, как заблудилась, и трепещет крылами. Славно идти на луга, озера, веря — благословит этот миг неприметно для взора тех, в ком сердце болит. Пустота впереди, и сзади никто меня не догонял. Ивы. Пески. Левады. Дорогу я потерял. 1924 В СЕЛО Гул проводов, и вязнут ноги, как будто стерты все пути, и против ветра, без дороги по снегу тяжело идти. Вокруг пустыня снеговая, мерцает стылая краса, и, вечной крышей нависая, над ней — пустые небеса. Где крыши прячутся, горбаты? Везде курганы намело, и ни одной не видно хаты — наверно, сгинуло село. За революцию страдало, терпело войны, голод, мор, и что для нас спасеньем стало, ему — лишь гибель и разор. А за курганом за высоким встал Ленин с выпуклым челом: — Вот тут, вот тут оно, под боком, порошей замело кругом… И снова вязкая дорога, и в очи снежная пыльца… Пока надежды есть немного, о сердце, бейся до конца! Слезами жги снегов заслоны, пройди с огнем сугробы мглы иль, разорвавшись запаленно, рассыпься горсткою золы! Гул проводов, и вязнут ноги, как будто стерты все пути, колючий ветер, нет дороги, а надобно идти! 1925 «Эту ли долю стану хулить…» Эту ли долю стану хулить: быть только эхом, эхо будить. Всхожего поля поэтом я был — на богатеев гнев не остыл. Песня — сестра мне, степь — побратим,— вольная воля всем нам троим. Дважды родную предал сестру. После увидел: без песни умру… Вновь на чужбине встретившись с ней, в отсвете слабом первых огней, не разлучаться вечный зарок дали себе мы у дальних дорог. Брат мой, сестрица, в дивном краю скоро сроднит нас ветер в семью. С ветром нас больше, ветер нам друг,— кто разорвет породнившийся круг? Песня со мною, ветер и степь — нежность и воля, сила и крепь. Быть только эхом, эхо будить — эту ли долю стану хулить. 1925 «Я мир воспринимаю оком…» Я мир воспринимаю оком, влюбленный в линию и цвет, лучистым лемехом глубоко в моей душе прорезан след. Люблю я речи полновесной, как мед пьянящий, запах слов, лежавших в глубине безвестной забытых сумрачных веков. Беда с эпитетом случайным, когда приходит невпопад, лишь ямб с анапестом чеканным устав незыблемо хранят. Я златокосу осень славлю, с рубином горечи, влюблен, его в своей душе оправлю, чтоб из нее не выпал он. Светлы для слуха и для взора, певучи струи бытия, и верится, что скоро-скоро вот так же запою и я. 1925 |
