«Померкшей позолоты прах…» Померкшей позолоты прах на древних храмах Ярослава, и солнце — стертый грош в руках, и как позор — былая слава. Побед восторги позабыты, кровь печенегов не течет, останки жалкие открыты: церквей руины и ворот. Над пепелищами веков стою и думаю: все было… И громко череда гудков вдруг день грядущий возвестила. 1929 «По клетке, за железными дверями…» По клетке, за железными дверями, униженный, но величавее, чем бард, уставясь в пустоту тоскливыми очами, неслышно мечется могучий леопард. Пружинит гордый шаг, играет огоньками шерсть пламенистая. И смех вокруг, и гвалт, но узник в джунглях, движется кругами, где гнутся лотосы и расцветает нард. Так и твоя, поэт, невероятна доля — метаться, рваться в путах суеты, о рае грезя, словно Пико Мирандола. И к синим берегам на золотой гондоле твоя мечтательная грусть плывет… а ты… а ты грохочешь кандалами Атта Троля. 1929 ЛЮБЕ КОЛЕССЕ Сирени и розам дивлюсь, мне радость доносит антенна, прозрачнее тела медуз, воздушней мазурки Шопена. И свет я вдыхаю, и звук, лучи надо мною играют, я вижу: на кладбище мук опять семена прорастают. О пращуры давних веков, влюбленные в музыку дети, я душу открою без слов сокровищам лучшим на свете. Сирени и розам дивлюсь, мне радость доносит антенна, прозрачнее тела медуз, воздушней мазурки Шопена. 1929 ПОГАСНЕТ ЦВЕТ АПРЕЛЯ Погаснет цвет апреля, и отшумит весна, и будет лето зелено и глубь ясна. В ту глубь заглянет осень и загрустит сама, и под гуденье сосен придет зима. И нет тем дням покою: весной сойдет снежок, откроется с тропою след чьих-то ног. И вновь цветут черешни и зеленеет луг… День нынешний, вчерашний — извечный круг. И я в том круге с вами душою молодой: спадаю, поднимаюсь с днепровскою водой. 1930 ПОДОЛ Созвездье Треугольника слетело на шири вод, на сумрак мостовой, на темноту низины луговой,— и взгорье удивленно онемело. На плесах парусов перо бледнело; звук в лунном свете падал сам не свой; в монистах огневых над синевой моста громада, как мечта, светлела. И подивился Володимир-князь, увидев с кручи световую вязь: «Как чудны озаренные просторы! Мне эта высота нужна едва ль, померк мой крест, и потемнели горы…» — И двинулся в неведомую даль. 1930 ЧУДО Все — удушавший воздух, камень хмурый — исчезло, словно мой кошмарный сон… Ветвистых кленов юный батальон высоко расстилает шевелюры. Дубы бегут с горы, как буйны туры… Пообочь сосны — целый храм колонн (а на небе полоской — синий лен, и чуть мерцают золотом бордюры). Вдруг смоляной шатер небес пробит: какой размах! И Днепр, как змей, блестит, на горизонте Междугорье встало… Под ним долина в дымке, как ладонь… А над мостом созвездье засверкало — и занялся Подол. Огонь, огонь, огонь… 1930 ЧЕРНИГОВ Чернигове, за смелого Мстислава на Севере вступал ты в шумный спор, тягаясь славой с градом Ярослава,— во мгле веков заглох тот разговор. Когда ж Разор надвинулся кроваво и бурный Киев дал врагу отпор, ты, господине — тягостный позор! — в монастырях попрятался лукаво. А ныне ты над тихою Десною сияешь златом княжьих куполов, садов укрывшись зеленью резною. Теперь уже не устремишься к бою, с литвином к смертной брани не готов: Могила Черная довлеет над тобою? 1930 НА ХОРТИЦЕ Тут сечь была, вели гульбу майданы, казацкие дымились курени, тут спорили с серьмягами жупаны, и пели песни гордые они. А ныне все укрыли баклажаны, картошка, огурцы, где ни взгляни, деды лишь да могильные курганы припоминают канувшие дни. Смотри на север: там стальные своды легко коснулись голубых небес и рассекла стена живые воды. А на горе вздымаются заводы. То новый дух степей, то Днепрогэс, то грозный властелин природы. 1930 |
