СВЯТОСЛАВ НА ПОРОГАХ Варуфорос… Геландрий темнокрылый, Шумя, кипит июльский Вулнипраг, Угрюмый князь — неистовый варяг — Ведет на север лодки-моноксилы… Он родился для битв, он полон силы, У Доростола он поставит стяг, Его влечет в дорогу только враг, И Киев, и родня ему не милы! Но чу! тревожный окрик засверкал! И хищники бегут по склонам скал, Гремят мечи, изнемогает Слава… И, празднуя удавшийся набег, Из черепа хмельного Святослава Вино хлебает трезвый печенег. 7/VI.1930 «Тот сон счастливый длился десять лет…»
Посвящается умершему сыну Тот сон счастливый длился десять лет: Как это сердце билось полнокровно, Как солнце безмятежно и любовно Давало небу — синь, а миру — свет. И каждый год был радостью согрет, Все обещала жизнь беспрекословно, И открывался путь легко и ровно, Как будто в нем препон для счастья нет. Но мир недолго мнился мне прекрасным: В осенний теплый день, под солнцем ясным Увидел я себя сухим стеблем, Стою безмолвный, не имея силы: Тяжелый холмик на сердце моем — Немилосердно ранняя могила! 20/IX. 1934 ТЕПЛЫЙ АЛЕКСЕЙ А може, ще добро побачу, А може, горе переплачу? Приметам о весне и Теплом Алексее Еще не верит снег. Не слышно талых вод, Под елками хрустит прозрачный тонкий лед, И спит большая даль, задумчиво темнея. Нет! В мире нет чудес — ни манны, ни елея, Пустыне горьких дум никто не подает. Одна печаль томит, одна тоска грызет, И сердце с каждым днем становится слабее. Нет света и тепла земли обетованной Тому, кто изнурен морозной мглой туманной! О Теплый Алексей! Когда ж растает лед? Подснежник радости проглянет, не робея, Травой глубокий шрам утраты зарастет, И поле дней моих проснется, зеленея?.. Михайло Драй-Хмара © Перевод Б. Романов «Проли́л свой гнев и стих…» Проли́л свой гнев и стих. Гремят потоки, яры, и радуги стожары сжигают стих. А он уже в лугах! С отцом не посчитался и босиком умчался, пропал в бегах! Огни со всех сторон… Детина лишь нагнется — в руках звезда займется,— что это, сон? Ах, сон тот — вещий звон: метелица кружится, а он той песне снится — как бы вдогон. 1920 МАТЬ 1 Чело в венке бумажном стынет, крест вощаной зажат в руках, и брови черные не вскинет, хоть и улыбка на устах. Тоскуют васильки и мята. Витает ладан в синих снах, и горько-горько, виновато птенцы щебечут в головах. 1921 2 Погост убогий и ворота,— ну как увидеть, как обнять? Попали ноженьки в болота: весна — и журавли летят. Не разлучила мать и сына смерть, что пощады не дает,— он встал над ней соцветьем крина, любовь утрат не признает. 1921 «Зажжется ночь и будет с вами…» Зажжется ночь и будет с вами, холодно-росные поля, чтоб слушать, как кипит страстями и все еще гудит земля… Во тьме все замерло, стихая! Прохлада сердце леденит, и с неба падают, сверкая, скупые слезы Персеид. 1921 «Под живой голубизною…» Под живой голубизною осушает март поля, и певуча подо мною покрасневшая земля. Гроз кровавое дыханье, топит дождь людей, зверят,— но из глубей мирозданья встанет новый Арарат. И звенят стожарно дуги: мир убогим хатам! мир! Пусть никто не тащит, други, вас в невольничий ясырь! Ветер пьет ненастья кубки… Встал ковчег посреди гор, и, как Ной, я жду голубки, чтобы выйти на простор! 1922 «Еще все губы камня…»
Еще все губы камня крыш высоких, припав, бузу татарскую сосут, еще безматок в улее гигантском не ворохнулся: грузно спит,— уже за городом припухлым, хмурым веком моргает кто-то и нервно пальцами по водостокам бьет. Бульвары. Прибитый снег застыл — как застарелый мрамор, а рядом чернота припала: провалились раны… И слезы (не мои — дубов безмолвных) лицо и руки окропляют мне. Незрячие, чего ж вы в плаче? Пусть грязною дерюгою покроется дорога, пусть войлок виснет вместо синевы,— но верьте, скоро, скоро сюда веселье прилетит и будет музыка играть, когда и в хате обветшалой, и в самом нищенском квартале, и в каждом месте, в каждом сердце взойдут светящиеся розы… Розвальнями молчаливо кожух проехал. 1923 |
