«Голубыми глазами…» Голубыми глазами В небеса устремилось дитя. Голубыми путями Жизнь отходит, над миром летя. Нет того необъятного сада, Что клонился-шумел до меня, И порубаны вербы, — досада, Сестры берега давнего дня. Нет того необъятного сада, И в развалинах дом мой родной, И заря не играет багряно Над отцветшею старой стрехой. И в заречных просторах забыто, Как звалась родная семья, Знать, и камень разбит одинокий Там, где матерь рыдала моя. Голубыми глазами В небеса устремилось дитя. Голубыми путями Жизнь отходит, над миром летя. СОЛНЦЕ Идут верхи дерев За отсветом к восходу. Шумят верхи дерев На лето, на погоду. Гляжу, как юный лев На стежку перед хатой Ложится, раздобрев, Так сановито-сыто, И лапою мохнатой Он упирается о плиты. Цветут верхи кустов И смотрят за ограду, Идут ряды кустов Уверенно по саду. Я двери распахнул И вижу — от порога Из темени дорога На светлую примету Выходит, дело к лету, И веет запахами стога. 1929 УГОЛЬЩИК Он в угле весь, распродан уголь весь, Поужинал, купив вина и хлеба, И прикорнул он на возке дощатом, Конь терпеливый посмотрел безмолвно И ну бурьян пощипывать пожухлый. Поедет в полночь. Далека дорога. Низина, темень, камыши, туманы, И ребра белые горбов песчаных, И в отдаленье конопляный дух, И ночь, и одиночество безбрежны. К рассвету переедет через греблю, Потом он въедет в узкий переулок, Застоянную всколыхнув теплынь — И конь заржет, и загремит задвижка, Послышится с порога: «Это ты?» 1928 «Когда ты была со мною, лада моя…» Когда ты была со мною, лада моя, Был тогда истинный лад, Как солнечный сад, А теперь раскололся мир, лада моя. Встала меж нами разрыв-трава, Разрыв-трава высоко растет, Разорвала ночи и дни. Сперва они были что крылья ласточки: Верх черный, низ белый, а крыло одно. Теперь они что расколотый камень — Колят и ранят, лада моя. Трудно нести мне времени бремя, Тоска разрывает мысли мои, Как буря, швыряется снегом. Одна снежинка падет на лед, И ветер гонит ее в далекость, Другая ложится на берегу В кованый след копытный, Разбивается третья о сук. Трудно нести мне времени бремя. Я знаю: все умирает. Цветок в поле. Дерево в лесу. Ребенок в городе. Все умирает, лада моя. Не в одни двери вводит нас вечер, Не в одном окне мы приветствуем утро, И забыл сотворить я сказку. Пристально я смотрю, А вижу только видимое, Только возможное, ой, лада моя. «Мы уж близко подходили к дому…» Мы уж близко подходили к дому, Как промолвил ты, на редкость тихо: «Рядом с нами кладбище, скажи-ка,— Не зайдем?» Окутан полудремой, Согласился я. Прошли в ворота. Древние деревья с неохотой Поклонились. Рута полевая Пахла, над землею проплывая. Мы свернули, сели недалеко. Ты курил, молчал, вздыхая трудно. Было тихо, сонно, беспробудно, Лишь кузнечик остро где-то цокал. Ты сказал: «А правда, здесь так славно? Я с вокзала по дороге к дому, Чтобы дух перевести, исправно Захожу сюда… Не быть ли грому?» Навалилась туч тяжелых груда, Гром упал в их темные разрывы. Встал я… Так недалеко отсюда Ты лежишь теперь под тенью ивы. 1934 «Я помню дождь, и ветра зов…» Я помню дождь, и ветра зов, И растревоженность кустов, И серебристый дальний гром, И сизый дым на луговом Просторе под косым дождем. Орешник в молодом леске Я осторожно разомкнул, В тень свежую его шагнул И на притоптанном песке Приметил норы диких пчел, И трепет крыл, и пятна смол. В воспоминании моем Тот день — оторванный листок. В пространстве лета голубом Склонился детства колосок, Росою сонной окроплен, И потонул в дали времен, Как серебристый дальний гром. 1929 «Как тихо тут; земля и солнце!..» Как тихо тут; земля и солнце! Уже орешник неприметно Светильники свои развесил, И зеленеет мурава. Как мирно тут: тебе на локоть Лягушка плоская вскочила. В воде озерной лягушата Лесною заняты игрой. Прислушайся; там, за горою, Там, за вершинами дерев, Лазурь роняет капли света В разливы пристальной весны. Побудем тут. Здесь все дороги, Что землю, занятой любовью, Приводят к нам, ее питомцам. Побудем тут наедине. 1929 |
