Павло Тычина дольше других сохранил необходимость созидания величавой гармонии жизни в музыкально-ассоциативном единстве с хоральными речитативами природы, счастливую возможность включаться душой в каждый миг поэтического вдохновения, «спровоцированного» бесконечной сменой жизненных впечатлений. Однако суровая, жестокая реальность революционного течения событий, взбурленного и благотворными силами, и силами антигуманными, которые породили террор, голод, сиротство и беспризорность, безжалостную борьбу за власть, диктатуру и репрессии, приглушила этот великий талант.

С иным поэтическим ключом подошел к образному открытию человека и мира сдержанный и ясный Максим Рыльский. Стимулирует его творческую энергию прадавний и неутомимый дух человеческого самопознания, в котором соединилась поэтика украинского образного мышления с античной и европейской поэзией. Тонкий лирик и глубокий философ природы, он создал классические образцы переводов многих шедевров поэтического искусства мира. Он подвергался жестокой, несправедливой, до отчаяния оскорбительной критике, обвинялся в буржуазном национализме, в пропаганде буржуазной культуры, однако не сдался и достойно прожил большую жизнь.

Было это время — время революционных событий на Украине, время украинского возрождения — удивительное, радостное, тревожное. Творили революционные романтики, символисты, модернисты, футуристы… Что ни поэт, то новая форма, новая концепция художественного развития. Многое удивляет и заставляет задуматься лидера литературно-художественной группы «Гроно» («Гроздь») Валерьяна Полищука — этого энергичного и независимого, бунтарского «философа с головой мальчика», как он сам себя называл. Нет, он не отбрасывает ни приемов импрессионизма, ни футуризма, ибо считает, что для пролетарских масс надо создавать синтетическое искусство, которое гармонично объединяло бы все существующие течения. В поэзии должна найти отклик красота движения, динамичной скорости как антитеза инертности. В своем порыве к синтетическому искусству — искусству революционного динамизма Валерьян Полищук отстаивает идею искусства универсального, вне времени и пространства («…искусство не зависит от времени или нации, которая его создала»).

В 1925 году он организовал литературную группу «Авангард», поскольку хочет быть «животворным, правдивым и разнообразным», а главное — необходимым революции, социализму. Не пришлось. На тридцать седьмом году жизни — в 1934 году его арестовывают, а 9 октября 1937 года расстреливают. Не мог он остаться в живых, несмотря на то, что написал революционную «Книгу восстаний», сборник красноармейских стихов, много стихотворений, посвященных Ленину, ибо по жестокой логике истребления интеллигенции он — яркий, бунтующий, безоглядно полемический поэт — не мог органично жить в душной атмосфере командно-бюрократического контроля за каждой поэтической строчкой.

Пытался жить и творить в идейно-эстетическом ритме новой пролетарской литературы один из первых украинских символистов Яков Савченко. Искренно верил, что любое отклонение от нормированных эстетических принципов, на которые ориентировались представители «пролетарского стиля», прежде всего он сам, как творец его и пропагандист, угрожает чистоте марксистско-ленинской идеологии и методологии. Поэтому резко, как критик, выступал и против ваплитовцев, называя «азиатский ренессанс» Миколы Хвылевого «азиатским апокалипсисом», против неоклассиков, которые, как ему казалось, пытались реставрировать отжившее и идеологически вредное греко-римское искусство, во многом противореча самому себе — поэту оригинальному, аллегорическому, символично образному. Погиб на Соловках, пророчески предрекая свою судьбу и судьбу миллионов.

Приближение крови, бури и многочисленных бед предчувствовал не только Яков Савченко.

За революционно-романтичными, символичными образами-метафорами обреченных на уничтожение Майка Йогансена, Владимира Кобылянского, Ярошенко, Олексы Слисаренко и многих других поэтов прячутся удивление, растерянность, а то и отчаяние. Сурово и безжалостно анализируют реальность каждодневной жизни прозаики Валерьян Подмогильный, Андрей Головко, Иван Сенченко, Борис Антоненко-Давидович, Юрий Яновский, Петро Панч.

Но особенно выразительно отобразил эту анатомию новых настроений и общественных переживаний, перерождение коммуниста, недавнего революционера-коммунара, один из основоположников новой украинской прозы Микола Хвылевый. Творческое «я» Миколы Хвылевого, как и многих других художников, вынуждено раздваиваться под нажимом политиканских указаний, как писать, о чем писать и зачем писать. Теряется ощущение внутренней творческой свободы, сворачиваются литературные дискуссии, закрываются литературные организации. Его самоубийство 13 мая 1933 года должно было, как предвидел Микола Хвылевый, осознанно планируя этот акт, предостеречь партию, правительство страны, литературных оппонентов от дальнейшего угрожающего для развития литературы и искусства деформирования принципов творчества и функционирования культурных ценностей. Процесс раздвоения «я» Миколы Хвылевого неминуемо катастрофичен. Как человек, он хочет жить, но как художник, как творец и духовный проводник своей генерации, он должен уйти из жизни.

Вчитываемся в его предсмертную записку, полный текст которой прозвучал 13 декабря 1988 года в Киеве на литературном вечере, посвященном 95-летию со дня рождения Миколы Хвылевого:

Раздвоение Миколы Хвылевого очевидно. Прежде всего он говорит от имени генерации, именно с нею он связывает свое «я», и уничтожение генерации, сигналом для которого стал арест первого президента ВАПЛИТЕ Михайла Ялового, было началом ликвидации Хвылевого-художника. И это трагично до абсурда, поскольку все они были, как пишет в день своего добровольного ухода из жизни Микола Хвылевый, «наичестнейшими коммунистами». Потому он и признается: «Ничего не понимаю…», что гибель, уничтожение их осуществляется от имени и во имя тех идей, которые они отстаивали, в которые свято верили и во имя которых они творили новую литературу и искусство.

Вторая часть записки — это уже исповедь Хвылевого-человека, Хвылевого-жизнелюба, которому «страшно больно» оставлять в этот «прекрасный солнечный день» жизнь. Но у него нет выбора. Хвылевый хочет своей смертью спасти литературную генерацию («За Генерацию Ялового отвечаю прежде всего я, Микола Хвылевый»), и этими тремя абсолютно искренними лозунгами: «Да здравствует коммунизм. Да здравствует социалистическое строительство. Да здравствует коммунистическая партия» — он обращается к партии, к правительству с заверениями, что в деятельности этой генерации не было и намека на оппозицию к генеральной линии социалистического строительства.

Не случайно, наоборот, сознательно было избрано 13 число для самоубийства. 13 декабря Микола Хвылевой родился, в 13 число он был влюблен. Он хотел и этим числом, которое в народе считается несчастливым, усилить символическую трагичность своего поступка. Не случайно он собрал у себя друзей — они должны были засвидетельствовать осознанность им этого последнего шага в жизни, сберечь это трагическое событие в своей памяти и в памяти поколений, прочесть его предсмертную записку и передать ее тем, кто начал арестом Ялового «расстрел целой Генерации».