Дмитрий Кленовский «Легкокрылым Гением ведомы…» Легкокрылым Гением ведомы, Улетели птицы за моря. Почему же мы с тобою дома Этим хмурым утром ноября? Может, нужно было взять котомку, Палку, флягу, пару верных книг И пуститься ласточкам вдогонку Через лес и поле напрямик! Только тем, кто медлят, невозможно Причаститься радостей земли. Через все шлагбаумы, все таможни Невидимками бы мы прошли. И наверно б вышли мы с тобою Завтра утром к розовым камням, Тонким пальмам, пенному прибою — Золотым, благословенным дням. И наверно самой полной мерой Было б нам, дерзнувшим, воздано За крупицу настоящей веры, За одно горчичное зерно. Прохлада На рубеже последних дней Мне больше ничего не надо, Вокруг меня уже прохлада Прозрачной осени моей. Пусть стали медленней движенья И голос изменяет мне, Но сердца в полной тишине Красноречивее биенье. Ложится сумрак голубой На тяжелеющие веки, И так прекрасно быть навеки Наедине с самим собой. 1947 Долг моего детства Двоился лебедь ангелом в пруду. Цвела сирень. Цвела неповторимо! И, вековыми липами хранима, Играла муза девочкой в саду. И Лицеист на бронзовой скамье, Фуражку сняв, в расстегнутом мундире, Ей улыбался, и казалось: в мире Уютно, как в аксаковской семье. Всё это позади. Заветный дом Чернеет грудой кирпича и сажи, И Город Муз навек обезображен Артиллерийским залпом и стыдом. Была пора: в преддверьи нищеты Тебя земля улыбкою встречала. Верни же нынче долг свой запоздалый И, хоть и трудно, улыбнись ей — ты. 1949 «Прозрачным сном прекрасна ночь моя…» Прозрачным сном прекрасна ночь моя, Мне, пробудясь, листать не нужно сонник, И круглым хлебцем радость бытия Кладет мне утром Бог на подоконник. И, посолив отрезанный ломоть Дневной заботой, болью и тревогой, Прияв опять мою земную плоть, Я дальше мерю долгую дорогу. И с каждым днем она понятней мне: В ней поровну всего! И я доволен Не только тем, что хлеб в моей суме, Но также тем, что этот хлеб — присолен. 1949
«Корзина с рыжиками на локте…» Корзина с рыжиками на локте, А за плечом — мешок еловых шишек. Опушки леса ласковый излишек — Не царский ли подарок нищете! Затопим печку, ужин смастерим И ляжем спать на стружковой перине. Есть в жизни грань, где ты неуязвим, Неуязвим, как ветры и пустыни. 1951 «Пирог с грибами стынет на столе…» Пирог с грибами стынет на столе. Меня зовут. Бегу огромным садом. Вот этот полдень, в Царском ли Селе Иль в Павловске, он здесь, со мною рядом. Он был хорош не только тишиной, Не только беззаботностью и ленью — Он был взыскательный учитель мой И научил высокому уменью: Уменью жить цезурою стиха, Как эти вот дворцы, аллеи, шлюзы, Как тот кувшин в бессмертных черепках, Откуда пили ласточки и музы. 1951 «Мы с тобою ее запомнили…» Мы с тобою ее запомнили, Эту медленную весну: Гиацинты на подоконнике, Восковую их белизну. А за ними, весь в колких лужицах, Тихий дворик, московский, тот, Что — прикажет весна — закружится, Защебечет и зацветет. С Новодевичьего, с соседнего, Мерно пели колокола. И любовь наша тоже медленной, Вот как эта весна, была. Всё прилаживалась, примеривалась, Подмерзала то там, то здесь, Чтобы, словно сперва не веря в нас, После вдвое щедрей расцвесть. …Вспоминаешь, и в сердце — лужицы, Гиацинты, колокола И та девушка, в косах, в кружевце, Что тобою тогда была. 1951 Не забытое, не прощенное Когда весной — чужой весной! — Опять цветет сирень, Тогда встает передо мной Мой царскосельский день. Он тронут ранней сединой, Ему за пятьдесят, Но молодой голубизной Его глаза горят. Он пахнет морем и руном Гомеровской строки, И гимназическим сукном, И мелом у доски; Филипповским (вкуснее нет!) Горячим пирожком, Девическим, в пятнадцать лет Подаренным, платком… Стучит капель, оторопев На мартовском ветру, Звенит серебряный припев Кавалерийских труб, И голуби, набив зобы, Воркуют на снегу. …Я всех забыл, я всё забыл, А это — не могу! |