Январь в Париже Январь в окрестностях Парижа, Сырая утренняя тьма Мне кажутся порою ближе, Чем наша крепкая зима. Заброшенные огороды, Убор дождин на стеблях роз. Весь этот полусон природы, Полувесна, полумороз. Но влажный ветер с океана Внезапно к полдню присмирел, И в клочьях желтого тумана Мелькнули иглы белых стрел. Тяжелых облаков покровы Остановили вечный бег. Холодный, чистый и суровый Валит на полустанок снег. И запахом зимы и гари Камин раскрытый задышал. Искуснейший мираж? Сценарий? Но как откликнулась душа! Я снова старыми глазами На побелевший мир гляжу И меж французскими словами Знакомых слов не нахожу. Лисичка, ласточка, голубка Переступает мой порог. Ее заснеженная шубка, Брусничный запах уст и щек. И неожиданный и скорый Из снежных звезд горит венец. А за окошком у забора Поет и плачет бубенец. «День какой — нарядный и блестящий!..» День какой — нарядный и блестящий! Весь в цвету лежит веселый путь. А душе встревоженной все чаще Хочется подольше отдохнуть. Но у неба я прошу немного: Пусть приснится мне в его раю Старая парижская дорога, Все в цветущих липах авеню. Только чтоб белел в конце дороги Деревенский домик наш простой. И чтоб ты сияла на пороге Милою земною красотой. Мать Мария «Ввели босого и в рубахе…» Ввели босого и в рубахе, — Пускай он ищет, наг, один, Простертый на полу, во прахе, Свой ангелоподобный чин. Там, в прошлом, страстной воли скрежет: Был нерадивый Иоанн. Потом власы главы обрежут, Обет священный будет дан. И облекут в иное платье, И отрешат от прежних мук. Вставай же инок, брат Игнатий, Твою главу венчал клобук. Новоначального помилуй И отгони полночный страх, Ты, чьей недремлющею силой Вооружается монах. А я стою перед иконой И знаю, — скоро буду там Босой идти, с свечой зажженной — Пересекать затихший храм. В рубаху белую одета… О, внутренний мой человек. Сейчас еще Елизавета, А завтра буду — имя рек. «Вольно вьется на рассвете ветер…»
Вольно вьется на рассвете ветер. За стеклом плуги с сноповязалкой. Сумрак. Римский дом. С ногою-палкой Сторож бродит в бархатном берете. На базар ослы везут капусту. Солнце загорелось, в тучах рдея. В сумрачных пролетах Колизея Одиноко, мертвенно и пусто. Вольно вьется на рассвете ветер… Хорошо быть странником бездомным, Странником на этом Божьем свете, Многозвучном, мудром и огромном. «Закрутит вдруг средь незнакомых улиц…» Закрутит вдруг средь незнакомых улиц, Нездешним ветром душу полоснет… Неужто ли к земле опять свернули Воители небесные полет? Вот океан не поглощает сушу И в черной тьме фонарь горит, горит. Ты вкладываешь даже в камень душу, — И в срок душа немая закричит. Архангелы и ангелы, господства, И серафимов пламеносный лик… Что я могу?.. прими мое юродство, Земли моей во мне звучащий крик. Весна 1931 Ницца «Устало дышит паровоз…» Устало дышит паровоз, Под крышей белый пар клубится, И в легкий утренний мороз Торопятся людские лица. От города, где тихо спят Соборы, площади и люди, Где темный, каменный наряд Веками был, веками будет. Где зелена струя реки, Где все в зеленоватом свете, Где забрались на чердаки Моей России милой дети, Опять я отрываюсь в даль, Опять душа моя нищает, И только одного мне жаль, — Что сердце мира не вмещает. Осень 1931 Безансон «Охраняющий сев, не дремли…» Охраняющий сев, не дремли, Данный мне навсегда провожатый. Посмотри — я сегодня оратай Средь Господней зеленой земли. Не дремли, охраняющий сев, Чтобы некто не сеял средь ночи Плевел черных на пажити Отчей, Чтоб не сеял унынье и гнев. Охраняющий душу мою, Ангел Божий великой печали, Здесь, на поле, я все лишь в начале, Пот и кровь бороздам отдаю. Серп Твой светлый тяжел и остер. Ты спокоен, мой друг огнелицый. В закрома собираешь пшеницу, Вражьи плевелы только в костер. |