Январь 1927 — 3 марта 1928 «Сквозь ненастный зимний денек…» Сквозь ненастный зимний денек — У него сундук, у нее мешок — По паркету парижских луж Ковыляют жена и муж. Я за ними долго шагал, И пришли они на вокзал. Жена молчала, и муж молчал. И о чем говорить, мой друг? У нее мешок, у него сундук… С каблуком топотал каблук. Январь 1927 Ночь Измученные ангелы мои! Сопутники в большом и малом! Сквозь дождь и мрак, по дьявольским кварталам Я загонял вас. Вот они, Мои вертепы и трущобы! О, я не знаю устали, когда Схожу, никем не знаемый, сюда, В теснины мерзости и злобы. Когда в душе всё чистое мертво, Здесь, где разит скотством и тленьем, Живит меня заклятым вдохновеньем Дыханье века моего. Я здесь учусь ужасному веселью: Постылый звук тех песен обретать, Которых никогда и никакая мать Не пропоет над колыбелью. 11 октября 1927 Памятник Во мне конец, во мне начало. Мной совершённое так мало! Но все ж я прочное звено: Мне это счастие дано. В России новой, но великой, Поставят идол мой двуликий На перекрестке двух дорог, Где время, ветер и песок… 28 января 1928 Я Когда меня пред Божий суд На черных дрогах повезут, Смутятся нищие сердца При виде моего лица. Оно их тайно восхитит И страх завистливый родит. Отстав от шествия тайком, Воображаясь мертвецом, Тогда пред стеклами витрин Из вас, быть может, не один Украдкой так же сложит рот, И нос тихонько задерет, И глаз полуприщурит свой, Чтоб видеть, как закрыт другой. Но свет (иль сумрак?) тайный тот На чудака не снизойдет. Не отразит румяный лик, Чем я ужасен и велик: Ни почивающих теней На вещей бледности моей, Ни беспощадного огня, Который уж лизнул меня. Последнюю мою примету Чужому не отдам лицу… Не подражайте ж мертвецу, Как подражаете поэту. 10–11 мая 1928
«Не ямбом ли четырехстопным…» Не ямбом ли четырехстопным, Заветным ямбом, допотопным? О чем, как не о нем самом — О благодатном ямбе том? С высот надзвездной Музикии К нам ангелами занесен, Он крепче всех твердынь России, Славнее всех ее знамен. Из памяти изгрызли годы, За что и кто в Хотине пал, Но первый звук Хотинской оды Нам первым криком жизни стал. В тот день на холмы снеговые Камена русская взошла И дивный голос свой впервые Далеким сестрам подала. С тех пор в разнообразье строгом, Как оный славный «Водопад», По четырем его порогам Стихи российские кипят. И чем сильней спадают с кручи, Тем пенистей водоворот, Тем сокровенней лад певучий И выше светлых брызгов злет — Тех брызгов, где, как сон, повисла, Сияя счастьем высоты, Играя переливом смысла, — Живая радуга мечты. * * * Таинственна его природа, В нем спит спондей, поет пэон, Ему один закон — свобода. В его свободе есть закон… <1938> Игорь Северянин По грибы — по ягоды Мы шли от ягоды к ягоде И от гриба к грибу На дальнюю мельницу, В приветливую избу. В лесу бежала извивная Порожистая река. Дрожала в руке узывная Талантливая рука. И чувства чуть поздноватые В груди чертили свой знак: И щеки продолговатые Твои алели, как мак. И выпуклости бронзотелые Чуть бились под блузкой твоей. И косы твои параллельные Спадали вблизи ушей. И очи твои изумрудные Вонзали в мои свою сталь, Скрывая за ней запрудную Безудержную печаль. Даря поцелуи короткие, — Как молния их лезвиё! — Бросала ты строки четкие Свои — о себе, про свое… В них было так много лирики, Была она так резка… Смотрел, как тают пузырики В ключе на опушке леска. Смотрел, как играет с мушкою, Выпрыгивая на мель, Быв в то же время игрушкою Сама для меня — форель… Мы ели чернику черную, Фиолевый гоноболь, Срывали траву узорную И сладкую знали боль… Погода стояла дивная, Чуть перились облака, А рядом, как ты, узывная, Стремглавно неслась река. |