«Налево, направо — шагай без разбора…» Налево, направо — шагай без разбора, Столетья считай на ходу, — Сирень наступает на башни Самбора [86], Ночь музыкой бродит в саду. Ты призраком бредишь, ты именем болен, Парчой откидных рукавов, Серебряной шпорой и тем, что не волен Бежать от любви и стихов. Как дробь барабана на гулком паркете В камнях самоцветных каблук, — Мазурка до хрипа, до смерти, и эти Признанья летающих рук… Не надо, не надо, — я знаю заране — Измена в аллее пустой, — Струя иль змея в говорливом фонтане Блестит чешуей золотой. Ночь музыкой душит, — и флейты и трубы, В две скрипки поют соловьи, Дай сердце, Марина, дай жаркие губы, Дай легкие руки твои. Сад гибелью дышит, — недаром мне снится Под бархатной маской змея, — Марина, Марина, Марина, царица, Марина, царица моя. «Замостье и Збараж, и Краков вельможный…» Замостье и Збараж, и Краков вельможный Сегодня в шелку и парче, — На ели хрустальной закат невозможный, Как роза на юном плече. О, польское счастье под месяцем узким, Дорога скрипит и хрустит, — Невеста Марина с царевичем русским По снежному полю летит. Сквозь звезды и ветер летит и томится, Ласкает щекой соболя, — Расшит жемчугом на ее рукавице Орел двоеглавый Кремля. Ты смотришь на звезды, зарытые в иней, Ты слушаешь верезг саней, — Серебряный месяц над белой пустыней, Серебряный пар от коней. Вся ночь в серебро переплавится скоро, Весь пламень в дыханье твоем, — Звенит на морозе венгерская шпора, Поет ледяным соловьем. О, польская гибель в заносах сирени, В глубоком вишневом цвету, — Горячее сердце и снег по колени, И цокот копыт на лету. Все музыкой будет, — вечерней гитарой, Мазуркой в уездной глуши, Журчаньем фонтана на площади старой, Нечаянным вздохом души. «Не от свинца, не от огня…» Не от свинца, не от огня Судьба мне смерть судила, — Шрапнель веселая меня Во всех боях щадила. И сталь граненая штыка Не раз щадила тоже, — Меня легчайшая рука Убьет в застенке ложи. В жилете снежной белизны И в черном фраке модном, С небрежной прядью седины На черепе холодном Скрипач, улыбку затая, Помедлит над струною, И я узнаю, — смерть моя Пришла уже за мною. И будет музыка дика, Не шевельнутся в зале, И только молния смычка Падет во тьму рояля. Перчатку узкую сорву (А сердце захлебнется), И с треском шелковым по шву Перчатка разорвется. Я молча навзничь упаду, По правилам сраженья, Суровый доктор на ходу Отдаст распоряженья. И, усмиряя пыл зевак, Чиновник с грудью впалой Заметит сдержанно, что так Не прочь и он, пожалуй. «Для последнего парада…»
Для последнего парада [87] Накреня высокий борт, Резвый крейсер из Кронштадта Входит в молчаливый порт. И, с чужой землей прощаясь, К дальним странствиям готов, Легкий гроб плывет, качаясь, Меж опущенных голов. Правы были иль не правы — Флаг приспущен за кормой, — С малой горстью русской славы Крейсер повернул домой. Брызжет радостная пена, — Высота и глубина, — Лишь прощальная сирена В синем воздухе слышна. Час желанного возврата (Сколько звезд и сколько стран), — В узком горле Каттегата Северный залег туман. И до Финского залива, Сквозь балтийский дождь и тьму, Бьет волна неторопливо В молчаливую корму. И встают, проходят мимо В беглой вспышке маяка Берега и пятна дыма, Острова и облака. Николай Евсеев «Все одно и то же бездорожье…» Все одно и то же бездорожье, Как у дедов, прадедов, отцов. Разговор о благодати Божьей И один конец в конце концов. Умереть и горько и обидно. Жить хочу, хочу, как никогда. Ничего и ничего не видно, Черная шумит, шумит вода. И глаза я в страхе закрываю. Силюсь я молитву прочитать. Господи, я, как всегда, не знаю, Смерть моя, быть может, благодать. Расставанье Хотел бы я оставить внукам Своей любви какой-то след — Мой след хождения по мукам На протяженьи долгих лет. Я расстаюсь… Но не разлука, А расставанье без конца. Такая сладостная мука — «Черты любимого лица». Ее лицо — поля, просторы, Луга, озера, облака, В степи туманы, косогоры, Моя песчаная река. О если б расставанью длиться! Ведь в нем такая благодать. Хотя бы раз еще родиться Иль никогда не умирать. вернуться Самбор — город в Западной Украине (ныне Львовская обл.), откуда была родом Марина Мнишек, польская авантюристка, жена Лжедмитрия I и Лжедмитрия II. Ее отец — польский магнат — был самборским воеводой. О Марине Мнишек и Лжедмитрии I Корвин-Пиотровский упоминает и в следующем стихотворении («Замостье и Збараж, и Краков вельможный…»). вернуться В стихотворении речь идет о перенесении праха Н. Огарева из Лондона на родину. |