«Ни музыки, ни мысли… Ничего…» Ни музыки, ни мысли… Ничего. Тебе давно чистописанья мало, Тебе давно игрой постылой стало, Что для других и путь и торжество. Но навсегда вплелся в напев твой сонный, — Ты знаешь сам, — вошел в слова твои, Бог весть откуда, голос приглушенный, Быть может, смерти, может быть, любви. «Ночью он плакал. О чем, все равно…» Ночью он плакал. О чем, все равно. Многое спутано, затаено. Ночью он плакал, и тихо над ним Жизни сгоревшей развеялся дым. Утром другие приходят слова, Перебираю, что помню едва. Ночью он плакал. И брезжил в ответ Слабый, далекий, а все-таки свет. «Ты здесь, опять… Неверная, что надо…» Ты здесь, опять… Неверная, что надо Тебе от человека в забытьи? Скажи на милость, велика отрада — Улыбки, взгляды, шалости твои! О, как давно тебе я знаю цену, Повадки знаю и притворный пыл. Я не простил… скорей забыл измену, Да и ночные россказни забыл. Что пять минут отравленного счастья? Что сладости в лирическом чаду? Иной, иной «с восторгом сладострастья» Я тридцать лет тебя напрасно жду. Пройдемся, что ж… То плача, то играя, То будто отрываясь от земли, Чтоб с берегов искусственного рая Вернуться нищими, как и пришли. И мы выходим. Небо? Небо то же, Снег, рестораны, фонари, дома. Как холодно и тихо. Как похоже… Нет, я не болен, не схожу с ума, Нет, я не обольщаюсь: нет измены. Чуть кружится, как прежде, голова, С каким-то невским ветерком от Сены Летят, как встарь, послушные слова, День настает почти нездешне яркий, Расходится предутренняя мгла, Взвивается над Елисейской Аркой Адмиралтейства вечная игла. И в высоте немыслимо морозной, В сияющей, слепящей вышине Лик неизменный, милосердный, грозный, В младенчестве склонявшийся ко мне… * * * Спасибо, друг. Не оставляй так скоро, А малодушие ты мне прости. Не мало человек болтает вздора, Как говорят, «на жизненном пути». Не забывай. Случайно, мимоходом, На огонек, — скажи, придешь? «Был вечер на пятой неделе…»
Был вечер на пятой неделе Поста. Было больно в груди. Все жилы тянулись, болели, Предчувствуя жизнь впереди. Был зов золотых колоколен, Был в воздухе звон, а с Невы Был ветер весенен и волен И шляпу срывал с головы. И вот, на глухом перекрестке Был незабываемый взгляд, Короткий, как молния, жесткий, Сухой, будто кольта разряд, Огромный, как небо, и синий, Как небо… Вот, кажется, всё. Ни красок, ни зданий, ни линий, Но мертвое сердце мое. Мне было шестнадцать, едва ли Семнадцать… Вот, кажется, всё. Ни оторопи, ни печали, Но мертвое сердце мое. Есть память, есть доля скитальцев, Есть книги, стихи, суета, А жизнь… жизнь прошла между пальцев На пятой неделе поста. Пять восьмистиший (1. «Ночь… в первый раз сказал же кто-то — ночь!..» Ночь… в первый раз сказал же кто-то — ночь! Ночь, камень, снег… как первобытный гений. Тебе, последыш, это уж невмочь. Ты раб картинности и украшений. Найти слова, которых в мире нет, Быть безразличным к образу и краске, Чтоб вспыхнул белый безначальный свет, А не фонарик на грошовом масле. (2. «Нет, в юности не все ты разгадал…» Нет, в юности не все ты разгадал, Шла за главой глава, за фразой фраза, И книгу жизни ты перелистал, Чуть-чуть дивясь бессмыслице рассказа. Благословенны ж будьте вечера, Когда с последними строками чтенья Все, все твердит — «пора, мой друг, пора», Но втайне обещает продолженье. (3. «Окно, рассвет… Едва видны, как тени…» Окно, рассвет… Едва видны, как тени, Два стула, книги, полка на стене… Проснулся ль я? Иль неземной сирени Мне свежесть чудится еще во сне? Иль это сквозь могильную разлуку, Сквозь тускло-дымчатые облака, Мне тень твоя протягивает руку И улыбается издалека? (4. «Что за жизнь! Никчемные затеи…» Что за жизнь! Никчемные затеи, Скука споров, скука вечеров. Только по ночам, и все яснее, Тихий, вкрадчивый, блаженный зов. Не ищи другого новоселья. Там найдешь ты истину и дом, Где пустует, где тоскует келья О забывчивом жильце своем. |