Литмир - Электронная Библиотека
Литмир - Электронная Библиотека > Присманова АннаИванов Всеволод Никанорович
Сумбатов Василий Александрович
Гарднер Вадим Данилович
Бердяева Лидия Юдифовна
Бунин Иван Алексеевич
Бальмонт Константин Дмитриевич "Гридинский"
Форштетер Михаил Адольфович
Иванов Вячеслав Иванович
Дон-Аминадо .
Тэффи Надежда Александровна
Маковский Сергей Константинович
Дубнова-Эрлих Софья
Корвин-Пиотровский Владимир Львович
Кленовский Дмитрий Иосифович
Адамович Георгий Викторович
Ратгауз Даниил Максимович
Магула Дмитрий Антонович
Биск Александр Акимович
Струве Михаил Александрович
Горянский Валентин Иванович
Чёрный Саша
Гиппиус Зинаида Николаевна
Белоцветов Николай Николаевич
Блох Григорий Анатольевич
Ходасевич Владислав Фелицианович
Британ Илья Алексеевич
Терапиано Юрий Константинович
Евсеев Николай Николаевич
Несмелов Арсений Иванович
Ильяшенко Владимир Степанович
Кантор Михаил Львович
Браиловский Александр Яковлевич
Голохвастов Георгий Владимирович
Кондратьев Александр Алексеевич
Цетлин (Амари) Михаил Осипович
Вертинский Александр Николаевич
Гейнцельман Анатолий Соломонович
Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна
Цветаева Марина Ивановна
Мережковский Дмитрий Сергеевич "Д. М."
Северянин Игорь Васильевич
Потемкин Петр Петрович
 > Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая > Стр.89
Содержание  
Сохранить
Шрифт
Размер шрифта   


Цвет фона

Цвет шрифта
Очистить
Настройки  
A
A
1
2
3
...
88
89
90
...
105

Стефан Малларме

«Чахотка ныне гения удел!
В окно больницы льется свет потоком,
День, может быть последний, догорел,
Но ангел пел нам голосом высоким.
Блуждали звезды в стройной тишине,
Часы в палате медленно стучали.
Лежать я буду: солнце на стене,
На белой койке и на одеяле.
Я в этом пыльном городе умру,
Вдруг крылья опущу и вдруг устану,
Раскинусь черным лебедем в жару,
Пусть смерть в дверях, но я с постели встану:
Я двигаюсь, я счастлив, я люблю,
Я вижу ангела, я умираю,
Я мысли, как корабль вслед кораблю,
В пространство без надежды отправляю.
Вот солнцем освещенный влажный луг,
Вот шелест веток, паруса движенье…»
Поэт очнулся. Он глядит — вокруг
Коляски, шум. Сегодня воскресенье.
Цветут каштаны — о, живой поток!
Цветут акации — о, цвет любимый!
Он шел, он торопился на урок,
Озлобленный, усталый, нелюдимый,
Остановился где-то сам не свой —
Дух дышит там, где хочет и где знает —
Какая тема странная: больной
В общественной больнице умирает.

«Все, что было, — как много его и как мало!..»

Все, что было, — как много его и как мало!
Ну, а память, магическая игла,
Пестрым шелком узоры по белой канве вышивала,
Возбуждала, дразнила, манила, звала.
«Эти годы»… и вдруг: где теперь эти годы?[101]
Под мостами вода навсегда утекла,
И остались одни арок гнутые своды,
Серый камень, чужая парижская мгла.
И когда-нибудь скажут: «Их время напрасно пропало,
Их судьба обманула, в изгнанье спасения нет».
Да, конечно! Но все же прекрасное было начало —
Радость. Молодость. Вера. И в сердце немеркнущий свет.

Николай Белоцветов

«С тем горьковатым и сухим…»

С тем горьковатым и сухим,
Тревожащим истомой темной,
Что расстилается, как дым,
Витая над моей огромной,
Моей покинутой страной
С протяжной песней сиротливой,
В седую стужу, в лютый зной
Перекликаясь с черной нивой,
С тем, что рыдает, как Орфей,
О Эвридике вспоминая,
С тем ветром родины моей
Лети, печаль моя ночная.

«Распахнутого, звездного алькова…»

Распахнутого, звездного алькова
Широкий взмах. Как призрачно лучи
Расходятся. Как мечется свечи
Немой язык в тревоге бестолковой.
Такого задыхания, такого
Томления!.. Трещат дрова в печи.
Кривится месяц, брошенный в ночи, —
Пегасом оброненная подкова.
Возьмем ее на счастье. Может быть,
Когда ее повесим мы над ложем, —
Так иногда и мертвых мы тревожим —
Да, может быть, удастся позабыть
То черное слепое средоточье.
И минет ночь. И минем вместе с ночью.

«Кадила дым и саван гробовой…»

Кадила дым и саван гробовой,
Наброшенный на труп окоченелый
Земли-Праматери моей, и вздохи
Метели-плакальщицы над усопшей,
И каждый вечер со свечой своей,
Уж оплывающей и чуть дрожащей,
Читает месяц, как дьячок смиренный,
Над отошедшей Матерью молитвы.
Обряда погребального никак
Не заглушить рыданием надгробным.
О, если б мог я полог приподнять
И ухом к сердцу Матери прижаться,
То я бы понял, с ней соединившись,
Что для нее я — только краткий сон,
Воспоминанье образов минувших.
Читая звезд немые письмена,
Припомнила меня, и я родился
В ее душе, и так как по складам
Она меня читает, развернулся
Во времени судеб неясный свиток,
И вот живу, пока судьбу мою
Она в слова бессвязные слагает.
А прочитает их, и я умру,
И в тот же миг бесплотным стану духом
В эфире горнем, в тверди безграничной.
Такие думы посещают ум,
Когда блуждаю, маленький и слабый,
В дни Рождества по неподвижным дланям
Праматери усопшей и смотрю,
Как тощий месяц бодрствует над телом,
Качая оплывающей свечой.

«В твоем краю голодных много мест…»

В твоем краю голодных много мест
И много рук протянуто за хлебом,
Но убаюкан бездыханным небом
Монахинь-мельниц сухорукий крест.
Такой же крест в душе твоей просторной.
Небесный ветр ворочает его,
Весь день поет, размалывая зерна.
Но им не надо хлеба твоего.

«То был высокий род, прекрасный и державный…»

То был высокий род, прекрасный и державный.
То был сладчайший плод. То был тишайший сад.
То было так давно. То было так недавно.
Как мог ты позабыть и не взглянуть назад!
Когда и зверь лесной те зори вспоминает,
Когда в любом цветке призыв молящих рук.
А судорога гор! Их сумрачный недуг!
Не вся ль земная тварь и страждет, и стенает!
Но ты, ты позабыл ту горестную тень,
Тень праотцев твоих, и грозный час расплаты,
И первый темный стыд, и первые раскаты
Карающих громов, и первый серый день!
вернуться

101

«Эти годы»… и вдруг: где теперь эти годы? — Видимо, здесь аллюзия на стихотворение Г. Иванова «Все неизменно и все изменилось…», в котором есть такие строки: «Долгие годы мне многое снилось//Вот я проснулся… и где эти годы?»

89
Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница
{"b":"575148","o":1}