«Тоскует колокол. Печален талый снег…» Тоскует колокол. Печален талый снег, Угрюмы лужицы под небом серой стали, Бесцветны скатерти еще безмолвных рек, Косятся домики в холодной мутной дали. Тоскует колокол. Тяжел немой дымок, На крыше каркает докучная ворона, Кусты увядшие застыли у дорог, На старом кладбище в слезах грустит икона. Не видно солнышка; чернеют тополя, Как тени грозные, как вражеские пики; Томится грешная, безвольная земля… Тоскует колокол. Сегодня Пост Великий. «Еще, еще там стрелка передвинется…» Еще, еще там стрелка передвинется, Еще прибавит лжи к моим обманам… Земля, Земля, ты — скверная гостиница, С дешевым, грязным, скучным рестораном! Еще, еще среда, четверг и пятница, Еще один подарок новогодний… Земля, Земля, ты — старая развратница, Которой быть пора корыстной сводней! Еще, еще тут что-то переменится, Еще, еще Судьба затянет нити… Земля, Земля, ты тоже в мире пленница, И нет конца бессмысленной орбите! «Я — раб в сырой каменоломне…» Я — раб в сырой каменоломне И бремя тяжкое несу; Года былой свободы помня, Страдаю пленником внизу. Летят холодные обломки, Летят и думы, как они; И гаснет голос мой негромкий, И гаснут призрачные дни. Мелькнет во тьме порой мне искра, Мелькнет надежда, как она; И Смерть шагает так не быстро, Как мой хозяин, Сатана. И долго, долго суждено мне Терпеть за черную вину И быть рабом в каменоломне У самого себя в плену. «О, буря адская! Дрожит мое весло…» О, буря адская! Дрожит мое весло И стрелка черная тревожного магнита; Валы косматые клубятся тяжело, И тьма отчаянья над безднами разлита… А дни угрюмые, как серые века; Но все, что прóжито, исчезло тенью краткой… О где вы, родины любимой берега, Маяк любви моей, — мой белый крест с лампадкой? Мелькают пристани: на них чужой мне флаг; Плывут навстречу мне совсем чужие лица… А впрочем, Господи, не знаю я, кто враг, Кто друг изгнаннику… И все — как будто снится… О где вы, спутники былых моих годин? — Быть может, родина, и ты теперь чуждá мне, И дома буду я совсем, совсем один? Лампады нет уже? А крест — немые камни? О, буря адская! Дрожит мое весло, А тучи черные — как Дьявола одежды… Вперед без устали!.. Но как мне тяжело: Я верю, Господи, но в сердце нет надежды… «Прости усталому рабу…»
Прости усталому рабу Земную преданность заботе, Себялюбивую мольбу, Корыстный крик души и плоти. Я знаю путь и вижу цель, Я сердцем чту судьбы зерцало; Все существо мое досель Лишь отрицанье отрицало. Святая бедность — хороша: Не повинуясь игу злата, Смиренномудрая душа Свободной радостью богата. На пестрый мир, на суету Я не взираю исподлобья; Но как принять и нищету, Не запятнав богоподобья? Прости усталому рабу, Тобой казнимому не в меру, На грани ропота мольбу И недоверчивую веру… 2 мая 1940 София Дубнова-Эрлих Спор с поэтом Блажен, кто посетил сей мир…[60] Ф. Тютчев О нет, история страшней, Чем нам, доверчивым, казалось, Чем думал тот, кто древний хаос В полночной слышал тишине. В разрытой, выжженной степи Почили остовы нагие: Их тоже звали всеблагие, Как собеседников на пир… 1945 Нью-Йорк Гетто Здесь когда-то трудились, плакали, Разрывали путы тоски. На прилавке промозглом звякали Запотевшие медяки. Над страдой, нищетою, плесенью Рос огонь субботней свечи. Бунт упрямою бился песнею О щербатые кирпичи. И задохлось гетто, сгорая, В клубах дыма, в разрывах мин, С бормотаньем: Слушай, Израиль! С гневным возгласом: Слушай, мир! Вот и все. А мы и не знали Под туманом чужих дорог, Что в горячем пепле развалин Наших душ остался клочок, Там, где братья предсмертным кличем Исчерпали судьбу до дна, Для себя избравши величье И бессилье оставив нам… 1945 Нью-Йорк Клятва На могилах свежая трава, Им забвенья нет. Ничего не хочу забывать В череде моих лет. И у той, что всех стран родней, Ничего не прошу. Непреклонную верность ей, Словно цепи, ношу. И она говорит со мной Голосами стихов и степей, И клянусь — в юдоли земной Не сниму цепей. А когда непробудный сон Убаюкает плоть мою, Вы услышите тихий звон — Это цепи поют. вернуться Эпиграф — неточная цитата из стихотворения Тютчева «Цицерон» (в оригинале: «Счастлив, кто посетил…»). |