– В прошлую пятницу, вечером, – его голос прорезал мои мысли, – она встречалась с тобой в кафе. Вы танцевали. Ты подарил ей цветы. Довольно интимный и в то же время вызывающий жест.

В его глазах читалось не столько гнев, сколько холодное, деловое любопытство. Он выяснял обстоятельства, как следователь на допросе.

– Мне об этом конечно же доложили, – он достал ещё одну сигарету. – И теперь я хочу понять, Александр, что вы за человек и каковы ваши намерения относительно моей дочери. Вы ведь понимаете, что вы не самая лучшая партия для Марины?

После этих слов я испытал невероятное облегчение. Сердце забилось ровнее, а на лицо невольно выползла самая дурацкая улыбка.

«Он ничего не знает о слежке! Его люди наблюдают не за мной, а за Метелью! И они увидели только то, что должны были увидеть. И их доклад о наших поцелуях в кустах заброшенного парка должны были не на шутку обеспокоить отца. Я его понимаю. Сам бы забил тревогу, если бы моя дочь…»

И вдруг дерзкая мысль буквально взорвала мозг. «А ведь это шанс!»

Одержимый безопасностью и репутацией дочери отец даёт мне в руки ключ к скрытой информации, допуск к тайнам, откровенным разговорам в семейном кругу. Проникнув в дом на правах официального претендента на руку дочери, я получу прямой доступ к информации о делах и привычках этого человека. Я мог бы попытаться выяснить, кто тот человек в парке, которому он передает документы, действительно ли он шпион или это какая‑то тайная партийная игра. А еще узнать кто еще замешан во всем этом. Ради такого можно постараться.

Правда, эта игра может больно ударить по самооценке Марины. Она может поверить в мои искренние чувства. Хотя она не такая дурочка, понимает, что папа всего лишь даёт ей в руки безопасную «экологически чистую» игрушку. Надеюсь, она сможет мне подыграть. Хотя бы ради того, чтобы позлить своего бывшего и… Наташу.

Мысль о Наташе обожгла меня и легла тяжелым камнем на сердце. Сможет ли она меня понять, даже если я открою перед ней истинную причину моего поведения? Поверит ли? Сможет ли простить фиктивную измену? Ведь мне придётся изображать влюбленного в дочку партийного босса? А это не останется незамеченным в определенных кругах. И разговоры о нашей связи будут будоражить умы горожан. Одни будут радоваться, «как парню повезло», другие осуждать «повёлся на богатенькую», третьи злорадствовать и ждать, когда меня под зад коленом вернут с небес на землю… И Марина не будет смиренно ходить со мной за ручку по благоустроенным аллейкам и паркам. Она будет всячески провоцировать…

«Наташа поймет, – подумал я. – Она очень умный человек, она все поймет. Если я сам ей все объясню, в том числе и про отца Метели. И поможет, если мне понадобится поддержка.»

Виктор Сергеевич внимательно смотрел, как краски меняются на моём лице. Я то бледнел, то краснел, причем совершенно искренне. Наконец он хмыкнул, удовлетворившись произведенным впечатлением. Я понял, что пауза затянулась, надо что‑то сказать.

– Марина, – начал я внезапно севшим голосом и прокашлялся. – Она необыкновенная. У нее свой взгляд на мир. И она мне действительно нравится. Серьезно нравится. А наши встречи… они не случайны.

Я рискнул посмотреть ему прямо в глаза, стараясь наполнить свой взгляд максимальной искренностью. Я блефовал, идя ва‑банк.

Виктор Сергеевич молчал. Его пронзительный взгляд сканировал мои мысли, пытаясь найти там обман. Но моя «искренность», подкрепленная долей правды (Марина и вправду была необыкновенной, хоть и в другом ключе), видимо, сработала.

Он отвел взгляд в сторону, и на его холеном лице промелькнула растерянность. Редкое чувство для человека, уверенно идущего по жизни. Он явно готовился к трусливому оправданию, даже к откровенному хамству, но никак не к прямому признанию.

– Вот как… – протянул он наконец, и в его голосе впервые появились ноты задумчивости. Он медленно кивнул, как будто собирая пазл у себя в голове. – Это… неожиданно. Но… это хорошо.

Он еще раз кивнул, уже более уверенно, как бы убеждая себя.

– Ты, я посмотрю, парень не глупый. И не из той тусовки всяких шалопаев, – он небрежно махнул рукой, словно отмахиваясь от назойливого насекомого. – Работаешь, делом занимаешься. Это ценно.

Мои внутренние органы совершили сальто. «На работу ходишь». Значит, он уже проверил. Уточнил. Навел справки. Возможно, даже следил за мной. Эта мысль жгла, как раскаленным железом. Я понял, что каждое мое движение отныне будет под пристальным вниманием. Любой неверный шаг, и игра будет раскрыта.

– Поэтому, – его голос снова стал твердым, начальственным, но теперь в нем звучало не столько угрозы, сколько… условия. – Если уж у вас там что‑то такое… серьезное намечается, то дружи. Но чтобы все было прилично. Чтоб я не слышал никаких глупостей. И чтобы ее эта богемная шелупонь не тянула назад. Ты меня понял?

– Вполне, Виктор Сергеевич, – я кивнул, стараясь, чтобы в голосе звучало уважение и готовность следовать правилам. – Я понял.

– Прекрасно, – он кивнул своему человеку, и тот снова открыл дверь. – Свободен. На сегодня все.

Я вышел на улицу, и на этот раз ноги подкосились не от страха, а от осознания чудовищной ответственности за двойную игру, в которую только что ввязался. Я добровольно влез в логово зверя, и теперь предстояло убедить его, что я свой. И все это время помнить, что за мной наблюдают. Постоянно.

Дверь «Волги» захлопнулась, и она бесшумно тронулась с места. Я остался стоять посреди двора, с гудящей головой и тяжелым камнем на душе. Я сделал свой выбор. Теперь предстояло безупречно сыграть свою роль.

Утро в редакции началось с привычной суеты. Водитель Федя опоздал на работу и все, кто был свободен подключились к загрузке фургона, чтобы вовремя успеть доставить прессу по торговым точкам. Потом искали среди почты потерявшийся бланк возврата. А потом Николай Степанович срочно собрал всех у себя в кабинете для какого‑то важного разговора.

С торжественным, несколько суровым выражением лица он встал у тумбы и зачитал постановление правительства о начале всесоюзной кампании по укреплению трудовой дисциплины.

– Безусловное соблюдение трудового распорядка! Борьба с прогулами и опозданиями! Повышение производительности труда во имя успешного выполнения плановых заданий!

Его не терпящий возражений голос гремел набатом. Людмила Ивановна старательно записывала что‑то в блокнот, остальные старались придать своим лицам выражения бдительности и энтузиазма.

– В связи с этим, – Николай Степанович отложил бумагу и окинул присутствующих проницательным взглядом, – в нашей газете с этого номера вводится постоянная новая рубрика «Вся страна на трудовой вахте»! В которой мы будем освещать успехи передовых предприятий города и района в деле укрепления дисциплины и повышения эффективности труда!

В воздухе повисла пауза, густая и тягучая. Все понимали, кому‑то предстоит эта «почетная миссия».

Взгляд редактора медленно прополз по лицам и остановился на мне.

– Воронцов! – он произнес это так, будто назначал добровольца. – Это задание для вас. Ваш стиль, ваша энергия как нельзя лучше подходят для освещения такой важной темы. Сегодня же отправляетесь на Завод радиотехнического оборудования. Там уже предупреждены. Пишите о прогрессе, о передовиках, о новых методах организации труда. Материал нужен к пятнице. Вопросы есть?

Вопросов не было. Было лишь легкое недоумение. Почему я? Почему не кто‑то из более опытных сотрудников?

Через час я уже стоял на проходной. Гул машин, запах мазута и металла, потоки рабочих в синих и серых спецовках, типичный образ большого завода. Меня встретил несколько зажатый, но дружелюбный мастер участка, представившийся дядей Мишей.

– Ну, что, журналист, пошли знакомиться с нашей трудовой вахтой? – он хитро подмигнул. – Смотри да записывай. Только, чур, все как есть, без прикрас!