— Так отчего егерей Кавказской черты не перекинуть, али казаков? Полесский егерский полк без бела простаивает. А уже после сопряжать полки в войско? — несколько недоуменно говорил Суворов.

Зубов не знал, что ответить. Самым напрашивающимся решением в сложившейся обстановке — это выдвинуть егерский полк с Кавказской черты, или уже сейчас отправить один-два полка на помощь картли-кахетинскому царю Ираклию II из Польши или из-под Воронежа, где и был Кавказский штаб. А сам основательный поход начитать позже. Но этого не произошло. Тогда что?

Что именно происходит, быстрее понял Александр Васильевич Суворов. Понял, и по своему обыкновению, промолчал. Полководец не лез в большую политику, считая, то получить смертельное ранение там, где решаются судьбы народов, можно быстрее, чем в гуще сражения.

Выходило так, что Россия собирается выполнить свои обязательства, но в некоторой собственной трактовке и значительно позже требуемого. Государыня собиралась проучить грузинского царя, который стал вести слишком независимую политику. Ираклий уже заключает соглашения с османскими пашами. А это по Георгиевскому трактату делать нельзя. Так что русская императрица дает возможность восточно-грузинскому царству проявить себя.

Цинично? А в политике не бывает друзей. Как только держава начинает разыгрывать дружбу, так сразу же получает неожиданный удар по болевому «дружественному» месту. Ни одна империя не может считать интересы иных народов более, чем за свои. Это понимала государыня. Видимо, потому и был Ираклий поставлен лицом к проблеме, дабы осознал, что Россия пришла на Кавказ основательно. Что с ней не нужно играть, она не одна из сторон, когда можно присягать то персам, то османам по нескольку раз за год. Россия — та, которой достаточно одной присяги, за нарушение которой — смерть.

И теперь именно там, а не в Европе, предстоит Российской империи доказывать свое величие. И на острие этих доводов, аргументов и фактов будет не он, не Великий Суворов, а двадцатичетырехлетний Валериан Зубов. Хорошо, как думал Александр Васильевич, что младший Зубов неплохой военачальник, не опытный, но не дурак, точно.

Суворов не стал обострять, хотя гордыня великого человека была задета. Александр Васильевич, действительно, подустал.

Но не в усталости дело, почему именно, нынче кобринский помещик, не горел желанием отправляться в поход сейчас. Он прекрасно помнил, что случилось с фельдмаршалом Апраксиным, когда Елизавете Петровне стало плохо, а он, в угоду новому государю, развернул русские войска. Но тогда многие поспешили выбрать сторону. Рано было хоронить Елизавету и возводить на трон Петра Федоровича. Вот и поплатились.

Как же похожа та ситуация на эту, что складывается вокруг трона Российской империи. Екатерина больна. Медики при дворе хорошие, но все знают, что стара стала матушка. Может еще протянуть три-пять лет, или меньше, это, конечно, Господь решает. И в такое время быть военачальником очень спорного проекта уничтожения Османской империи через заход в ее пределы с Кавказа, опасно.

Именно так. Картли-Кахетинское царство рассматривалось, только как незначительный игрок в регионе. Был проект освобождения балканских народов от гнета Османской империи, не отказалась Екатерина от этой идеи. Не могла императрица отринуть идею возвести на царство своего второго внука Константина, соответственно данному имени, в Константинополе. Разбить персов, разбить турок, взять Карс, Трапезунд, выйти на Синоп.

А теперь возникает вопрос престолонаследия. И кто бы ни пришел, война закончится. Может так быть, что и бесславно. Александр Васильевич не хотел быть тем военачальником, который не закончит дело, и, что вернее всего, попадет в немилость. Тут лучше отсидеться, да посмотреть, кто там в Петербурге следующим будет.

Иное дело — Валериан. Он без Екатерины никто и быстро скатится с вершины армейской славы. Поэтому ему нужны победы, это его, может и единственный шанс стать кем-то больше, чем младшим братом бывшего фаворита.

— А ты, небось, еще за Потоцкой приехал? Признавайся, проказник, к своей голубе ехал! — Суворов сменил тему разговора, показывая, что не хочет говорить о новом витке войны с османами, ну и не станет помогать в этом Валериану даже советом.

Александр Васильевич осуждал связь Валериана с замужней прелестницей Марией Федоровной Потоцкой. Русский генерал в открытую жил с замужней женщиной и даже водил какую-то дружбу с мужем, Антонием Протасием Потоцким, между прочим поляком, как и сама Потоцкая. Сам обманутый своей женой, Суворов так и не принял нравы галантного века и весьма даже переживал адюльтеры супруги.

Но ничего Александр Васильевич не скажет, пока Зубовы в силе.

— Принеси матушке победу, Валериан! — несколько пафосно сказал Суворов, приобнимая и троекратно целуя Зубова.

А сам фельдмаршал думал, что не так и плохо, что он тут, в Кобринском ключе. Вот что бы сделал Суворов, если императрица попросила его встать на защиту Александра Павловича и посадить его в обход батюшки? Он, боевой офицер и заслуженный фельдмаршал, не хотел участвовать в сражениях внутри своей державы, привыкнув бить врага малыми силами и на чужой территории.

Суворов стоял на крыльце и смотрел, как уезжает кортеж Валериана Зубова.

— Везде братья. Были Шуваловы, потом Орловы, вот Зубовы. В каждое время свои «Орловы» и каждая эпоха имеет тех «Орловых», которых заслуживает. И вот такие мы все стали, что те подлецы Зубовы — это «Орловы» нового времени, — бурчал Суворов, проходя в дом. — Ты, Ваня, только не пиши никогда ни про такие мои слова, ни про то, о чем я разговаривал с Валерианом Александровичем!

Иоганн Фридрих Антинг уже не раз замечал, что фельдмаршал глубоко мудрый человек, своего рода философ, слова которого, порой так и хочется записать для потомков. Но Суворов почти никогда не снимает странную маску балагура и весельчака, человека, на грани принятых норм в обществе. Порой и за этой грань, но своим служением Александр Васильевич заслужил снисхождение.

*………….*………….*

Петербург

18 июля 1795 года

Я проводил урок Борису Алексеевичу Куракину, сыну своего благодетеля, Сережа Уваров уехал повидаться с родственниками. Одновременно было слышно, какие страсти разгораются в соседнем кабинете. Приходилось делать вид, что я ничего не слышу, ничего не вижу, последнее было именно так, ну и ничего никому не скажу, не факт. Будет выгодно, скажу обязательно.

Пошло, глупо, но мне пришел в голову образ: два подвыпивших мужика, каждый из которых хрен с бугра, заспорили с кем именно поедет девушка. Э! Але! Я не такая… Тьфу ты, не такой.

Митрополит Гавриил отказывался меня отдавать, ну а князь боролся с ним, словно лев, при том, что общались они не всегда соблюдая политес. И с каких это пор я стал закрепощенным? Есть у меня обязательства перед Главной семинарией, которую все еще называют Александро-Невской. Но постриг я не принимал, чтобы идти дальше по церковной линии. Именно на это и давит Гавриил, утверждая, что меня, дескать, будет ждать большое будущее на ниве служения Богу. Так и смотри в епископы пробьюсь.

Эх! Не видел меня владыко на следующий день после той пьянки на 9 мая. И не нужно было. Перезагрузился, так перезагрузился.

В тот самый День, еще не свершившейся, Победы, когда уже, казалось, и ноги отказывают, кто-то что-то сказал. Я так не вспомнил, кто первый предложил это заветное «по бабам». Подозреваю, что это я сам и был. Накипело к тому времени, аж жуть. А еще и Агафья постоянно рядом, порой ее и в ночной рубахе ее видел. А мне и не нужны голые ягодицы, воображение дорисовывает до мельчайшей детали, всю картину женского тела. Так что уже начал подумывать и о том, чтобы со служанкой.

Яне помню, пошли мы, или все же поплыли, как три леблядя по каким-то там «бабам», оставляя Северина спать. Словно вспышка статоскопа, всплывают яркие картинки и быстро исчезают. Вот березка… и я читаю, обняв дерево, стихи Сергея Есенина «Белая Береза под моим окном…» [см. В Приложении]. А вот Осип плачет и целует березу, которая укрывалась серебром из снега. Потом…