Но, такие правила действовали только в самой Франции. За ее пределами французские фуражиры припасы у местного населения просто нагло конфисковывали без всякой компенсации. Конечно, Наполеон, придя к власти после всех революционных событий, старался преобразовать армейские тылы, приказав создавать оперативные склады, а фуражиров выделять из состава войск не в отдельные временные команды, а в самостоятельную тыловую обозную службу. Правда, Бонапарт приказал направлять в фуражиры самых неважных бойцов: выздоравливающих раненых, нарушителей дисциплины, попавшихся на мелких преступлениях, паталогических трусов и прочих мало пригодных к бою солдат. Конями обоз комплектовался тоже отнюдь не боевыми, а крестьянскими, непригодными для лихой кавалерийской скачки.

Прошлая система войскового снабжения армии королевской Франции строилась на принципе «пяти переходов». Королевские интенданты, создавшие ее, считали, что нельзя войскам удаляться от ближайших складов более, чем на пять дневных переходов без риска остаться без припасов к решающему моменту сражения с неприятелем. Подобную систему внедряли у себя и другие монархии Европы, но Наполеон отверг доминирование прежнего порядка, поскольку во время быстрых наступлений французских войск на значительные расстояния требовалось создание передовых баз армейского снабжения в короткие сроки. И фуражиры должны были оперативно решать эту задачу.

В фуражной колонне неприятеля в подзорную трубу я сразу насчитал десять фургонов, крытых тканью, похожей на парусину и оснащенных большими деревянными колесами, которые тащили четверки крупных лошадей. Подобный гужевой транспорт здесь использовали в качестве фур, на которых можно было перевозить до полтонны груза. Солдаты-обозники не только ехали верхом, но и вели за собой запасных лошадок. И на каждой лошади я заметил большие кожаные сумки для поклажи, перекинутые через спину животного на каждый его бок. Пока они висели пустыми. Но, поклажи в них, разумеется, можно впихнуть немало, нагрузив любую из лошадей до сотни килограммов. Фургоны и вьючные лошади этого отряда могли за один раз увезти многие тонны провизии. И, судя по всему, намерения у французских тыловиков обобрать всю округу, используя Гельф, как свою базу, имелись самые серьезные.

Солнце клонилось к закату, когда обозники достигли замка. Ничего необычного снаружи они не заметили, спокойно двинувшись по деревянному предвратному мосту к приветливо распахнутым воротам, по двум сторонам которых замерли караульные, переодетые в форму противника. Эти наши солдаты, ряженые в форму неприятеля, знали французский. Чтобы акцент не выдал их, им надлежало отвечать на любой вопрос фуражиров, если таковые последуют, односложно: «Нам приказано не разговаривать на посту». Так мы с Дороховым их проинструктировали. А на самой надвратной башне по-прежнему развевалось французское знамя, которое по моему приказу и не снимали ради маскировки.

В это же время наши стрелки, зарядив ружья, затаились на стенах, целясь во двор. А сам Дорохов, снова переодевшись в форму французского сержанта, как и при встрече курьера до этого, храбро вышел навстречу неприятельскому каравану. Встав посередине первого замкового двора, куда въезжали на своих неторопливых лошадках фуражиры, он приветствовал их по-французски. И его французский был безупречен, словно поручик родился и вырос в Париже.

Бледный худой интендант чахоточного вида в очках и со знаками различия пехотного капитана, гарцующий на тощем гнедом жеребце впереди всей процессии, внимательно посмотрел на него, остановив коня и задержав взор на окровавленной повязке, закрывающей рану на лбу Федора, и торчавшей из-под высокого черного кивера. Потом командир фуражиров, кашлянув, обвел взглядом своих карих глаз двор, внимательно рассматривая свежие выбоины, оставленные пулями во время штурма на кирпичах хозяйственных построек, и неожиданно спросил, оказавшись все-таки достаточно наблюдательным:

— Сержант, у вас на повязке проступает кровь. Я вижу на стенах свежие следы от пуль. А двор кое-где присыпан чистым песком. Здесь что, недавно произошла какая-то стычка с неприятелем?

— Да, небольшая стычка была накануне. Местные моравские разбойники попытались в темноте проникнуть в замок сквозь пролом в стене, но мы разгромили их. Многих пленили, — нашелся Дорохов.

— А где комендант этой крепости полковник Ришар? — задал следующий вопрос командир сводной роты фуражиров.

— К сожалению, произошло несчастье. Полковника тяжело ранило моравской пулей, он лежит без памяти, — соврал Дорохов.

— А где капитан Годэн? — поинтересовался интендант.

— Он у себя и пьян в стельку. Сильно перебрал, когда хозяйка замка открыла нам винный погреб по случаю избавления от разбойников, а с утра еще добавил, — продолжил Дорохов свою линию дезинформации противника.

— Ничего, сержант, пошлите за ним, — велел командир фуражиров. Он закашлялся, но тут же добавил:

— Погодите! Не знаете ли вы, куда подевался курьер, которого сюда послали из штаба? К полудню он должен был добраться до Гельфа. Но, до нашего выезда из Ольмюца он так и не возвратился. Да и по дороге сюда мы его не встретили.

Федор не смутился, спокойно ответив:

— Так Габриэль Кретиньян до сих пор здесь, в замке. Он напился вина за обедом и сейчас спит.

— Тогда этого нарушителя воинской дисциплины тоже немедленно разбудите и тащите ко мне! Вот уж ему не поздоровится! — воскликнул очкарик.

Дорохов сделал вид, что ушел выполнять распоряжения чахоточного капитана. Но, Федор не сильно торопился, ожидая, когда последняя лошадь из каравана втянется под арку ворот, а бойцы, стоящие в карауле, закроют ворота и опустят тяжелую железную решетку на въезде. Как только это произошло, ловушка, приготовленная нами, захлопнулась. И вся рота французских обозников оказалась внутри первого замкового двора, окруженная высокими стенами и башнями, на которых стрелки приготовились дать залп, затаившись в ожидании команды.

Когда Дорохов уже достаточно задержался, поднявшись ко мне на наблюдательный пункт, коим служил балкон Охотничьей башни, где мы с поручиком пригнулись, прячась за массивным каменным ограждением и наблюдая за происходящим сквозь бойницы для лучников, командир обозников почувствовал нечто неладное. Вот только, для него было уже поздно метаться, поскольку наша «мышеловка» надежно захлопнулась. И в роли пойманных мышей оказались не только сами фуражиры, но и все их лошади. В крепостном дворе, полностью простреливаемом нашими солдатами с башен и стен, никакого иного выхода для французов не имелось, кроме как сдаться или погибнуть. Тем не менее, чахоточный интендант, поняв, что попался, прокричал команду:

— К оружию! Здесь засада!

С этими словами он выхватил пистолет, пытаясь найти взглядом цель. Но, все наши стрелки затаились в ожидании приказа открыть огонь и не высовывались. Они даже не сверкали штыками, отсоединив их от ружей ради скрытности.

— Пора! — тут же тихонько сказал я поручику прямо в ухо.

Пока французские фуражиры приводили в боевое положение свои ружья, большинство из которых даже не были заряженными в походе, я решил, что настала пора опробовать свое курковое оружие с кремневыми замками. И, взяв по пистолету в каждую руку, я взвел курки, прицелился и сквозь прорезь бойницы разрядил один за другим оба ствола во вражеского капитана, который находился внизу прямо напротив башенного балкона. Расстояние до него было метров тридцать, и оба моих пистолета поразили цель. Одна пуля попала очкарику в правое плечо. И это ранение, конечно, не было смертельным. Враг лишь выронил свой пистолет. Однако, второй мой выстрел оказался более точным и завершил дело, пробив чахоточному капитану голову, отчего он завалился в седле набок и сполз с коня уже мертвым.

Пока я стрелял, Дорохов бесстрашно поднялся из-за ограждения балкона во весь рост и, выхватив саблю из ножен, взмахнул клинком над своей головой, громко крикнув: