Я заскучал. Уже думал, что князь останется у наследника на обед. И в таком случае я бы с удовольствием поскучал бы еще. Окорок в карете имелся, хлеб тоже. Так что поел бы, поспал, да и поработал чуть, благо писчие принадлежности теперь почти всегда со мной.

Думал уже, что зря не нашел аргументов для отказа сопровождать Алексея Борисовича на аудиенцию к наследнику. Но, нет, не зря. Если встреча пройдет хорошо, а, судя по всему, так и есть, то по горячим эмоциям можно даже чуточку надавить и на князя, подправить его мысли.

Пора бы уже некоторые планы начать реализовывать.

— Идуть его светлость, — услышал я слова кучера.

Нет, он не шел, он парил. Князь Куракин более других нуждается в одобрении и похвале, словно малый ребенок. Не получая признания своих талантов, Алексей Борисович быстро терял интерес к любой работе, или деятельности. Похвала же от наследника престола Российской империи, пусть тот и опальный — это бензин для розжига огня внутри, или удобрение для взращивания жажды деятельности.

— Трогай, братец! — сказал князь, вступая на облучок кареты.

Это вообще что-то новенькое, такое гусарство.

— Ну, стервец ты этакий, — начал разговор князь, как только карета дернулось и в первый раз, но далеко не единственный, затрясло.

Дураки и дороги? Извечная супружеская пара для России, ну и не только для нее. Нынче и в Пруссии дороги могут быть хуже еще русских.

— Я так понимаю, ваша светлость, что все прошло хорошо? — спросил я.

— Это с какого боку посмотреть. Не император еще Павел Петрович, но мне так сдается, что я нашел к нему подход. Инфляция… И где ты Миша слова такие берешь? — весело говорил Куракин.

Не стану его разочаровывать, что такой прием от наследника может сильно заинтересовать двор и еще не понятно, как там отреагируют. Хотя, по нынешним нравам, Куракины и так в опале. Куда там больше. А вот то, что Павел Петрович обзавелся новым, нет, не другом, но человеком, которому он готов довериться, быстро дойдет до матушки-императрицы.

Может показаться, что тогда Екатерина Алексеевна осерчает, а общество начнет извергать желчь в сторону Алексея Борисовича. Но я так не думаю. Была бы императрица склонна только к линейны поступкам, никогда не удержалась бы на троне. Так что тут может быть и обратный поворот.

Матушка придумает нечто иное, чтобы убрать от Павла Петровича умного человека, а таковым Куракин может считаться… пока. После над ним будут смеяться, если я не подкорректирую развитие. И ей достаточно вызвать к себе Куракина и тогда Павел может и взбрыкнуть: новое предательство. Или же мой покровитель может стать своего рода «Салтыковым», когда ни нашим ни вашим. Эх… Нам бы год простоять, да еще чуть меньше полгода продержаться! Или подкорректировать время.

— Ну и что скажете? — спросил меня Алексей Борисович, после того, как в красках описал общение с Павлом.

Симптоматично было то, что князь явно идеализировал и сам разговор и его результат. Цепляется за надежду.

— Это начало, ваша светлость, — решился я на серьезный разговор. — Дальше будет больше.

— Вот как? И так понимаю, что именно вы и поспособствуете подобному? — князь подобрался.

Вот это странное то «вы», то «ты».

— Мне нужны проекты. Для чего необходимо ваше содействие. Я буду помогать вам во всем, сможете ознакомится чуть позже с тем, что я планирую. Самопишущее перо — это малая толика, — сказал я и стал ждать реакции.

Развитие разговора зависит от того, как среагирует на мои слова князь.

— А ты не забываешься, семинарист? — жестко спросил Куракин.

Я даже вздрогнул, настолько был неожиданный переход от радующегося простофили к решительному власть имущему мужчине.

— Ваша воля, ваша светлость, — сказал я и замолчал.

Нет, я не сдался, а лишь применил психологический прием. Еще бы показать князю, что не он один тут «светлость», да и есть у меня варианты.

— Моя воля, и это не смей забывать! — жестко сказал Куракин.

Но я видел его глаза. Князя хватит только на незначительный и непродолжительный эмоциональный взрыв. Эта решительность — не его характеристика.

— Я буду молиться за вашу благодетель, ваша светлость, каждый раз, на заутренней, — сказал я, стараясь не выдать свое веселье.

Тут прозвучал намек на то, что у меня все еще остается выбор — постриг и церковная карьера. Какими друзьями мы расставались с митрополитом Гавриилом, Куракин сам видел. А еще ему должно быть несколько неловко перед самим Гавриилом. Получалось, что Алексей Борисович не держит слово, данное митрополиту в отношении меня.

Куракина несколько остудило то понимание, что я намекнул на уход от него. На самом деле, тихим сапом, но я взял на себя многое из того, чем должен заниматься князь. Имение на мне. Я веду переписку с Тарасовым, привечаю людей из Белокуракино, которые давеча приезжали в Петербург за тремя английскими плугами с отвалами. Даже в Киеве на нашлось добрых плугов! Пушки чуть ли не лучшие в мире, а плугов нет.

Уже веду переписку с иными управляющими поместий князя, намекая на то, что в скорости я к ним приеду. Ну, или не приеду, если доход будет расти. А по договору с князем, я имею свои десять процентов с каждого имения, вернее прибыли, превышающей нынешний доход. Вот получалось с имения десять тысяч рублей, я вмешался и оно стало приносить пятнадцать тысяч. Следовательно, мне десять процентов от пяти тысяч. Вот такая простая, но приятная, арифметика. Ну и психология людей, которые боятся проверок, даже, если и честные.

А еще я отвечаю за всю переписку и только даю большие и небесталанные письма на подпись князю, иногда и не даю, а сам подписываюсь, если это незначительные отписки. Да у меня в наличии личная печать князя чаще, чем у него. А еще я провел аудит в доме в Петербурге. Немало чего нашел. Правда использую это для собственных нужд. Вот и купец Пылаев теперь главный поставщик, а я на откате от сделки.

— Вы намерены принять постриг? — минут через сорок молчаливого пути спросил Куракин.

— Я не решил еще, ваша светлость. Хочу России служить и смею надеяться, что своим разумением мог бы что-то дельное подсказать умному человеку при власти. И тут две дороги: либо найти покровителя среди императорских сановников, но не с каждым мне по пути, немало есть людей… не лучших добродетелей. Или же идти по стезе любви к Богу. Митрополиты могут влиять и на умы людей и на саму державу, — сказал я.

— Но вот все никак я не пойму. Вы утверждали, что во французской революции много грязи и несправедливости, но ведете себя, словно в якобинском клубе. Вы — попович! А шептать хотите самим императорам! — сказал Куракин, посмотрел на меня несколько недоброжелательно, но сказал то, чего я ожидал. — Говорите, что вы хотели бы от меня!

И я рассказал, но лишь о немногом, ибо многие знания, многие куракинские печали.

Глава 13

Петергоф

16 августа 1795 год.

Императорский Совет шел уже третий час. Такая работоспособность императрицы отправляла сановников мыслями в прошлое, когда работать приходилось более всего. Но никто не роптал, работать чиновники не то, чтобы стремились, но радовались хорошему здоровью государыни. Те, кто ставил на долголетие правления Екатерины Алексеевны, считали, что впереди долгие годы беспроблемной жизни. А после возмужает Александр Павлович, перерождаясь окончательно из придворного ангелочка в доброго и просвещенного монарха, продолжателя дел екатерининских.

А Павел? Так ему уже сорок первый год, ходят слухи, что болезный он. А после последнего апломба наследника… Нет, двору нужен Александр, а значит все будут при своих, старая элита останется у руля государства.

— Решили по Польше, более к этому вопросу не обращаемся, готовим соглашение с Австрией. Понятовский пусть живет в Петербурге. Я дарую ему и дом и имение, чего пожелает. Сами виноваты. Злодей Костюшко поднял кровавый бунт, он самый злейший враг поляков, — высказалась Екатерина Алексеевна, наконец, завершая важный Императорский Совет.