Когда мы спустились, то застали внизу разгром. В трапезном зале семеновцы, хоть и пробыли недолго, но закусили славно, перебив, при этом, дорогую посуду, рассовав столовое серебро по карманам, перевернув стулья, истребив остатки ужина и допив вино, отчего моему денщику, который совсем уже оголодал, пришлось довольствоваться обгрызанием костей и доеданием хлебных корок. А прислуге баронессы и вовсе ничего уже не досталось. Правда, молодая и довольно симпатичная служанка Маришка, которой Семен явно понравился, позвала его ужинать на кухню, в которую, как оказалось, вел из башни подземный ход, и где бравые бойцы Семеновского полка еще не успели похозяйничать.

Через некоторое время, когда звуки боя, доносящиеся снаружи, затихли, слуги и сама баронесса попытались выйти из башни, чтобы добраться до господского дома. Как выяснилось, этот двухэтажный особняк, в котором проживала хозяйка замка, располагался в центральной части крепости. Жилой дом, окруженный садом, был отделен от остальных строений крепости еще одной каменной стеной. И путь туда лежал сквозь внутренние ворота. Вот только бойцы, вооруженные ружьями, которых Дорохов оставил охранять вход в башню, получили от него приказ никого не впускать и не выпускать до особого распоряжения. И напрасно я пытался увещевать семеновцев, что, мол, подчиняться они должны теперь мне, как старшему по званию. Эти суровые парни, закаленные в боях, оставались непреклонными. Приказ их собственного боевого командира, пусть и разжалованного поручика, но доказавшего в сражениях свою храбрость и преданность бойцам, оставался для них важнее, чем команда какого-то пленного ротмистра.

Мои пререкания с солдатами вскоре прервал сам Дорохов, появившись из темноты в компании каких-то людей в гражданских камзолах, но при оружии, видимо, тех самых моравских партизан, которые присоединились к его отряду.

— Что здесь за спор? — спросил он сходу.

А я ответил:

— Ваши солдаты, похоже, забыли о субординации и дисциплине. Они не желают подчиняться старшему по званию.

— И правильно делают! В этом походе их командир — это я, и только я. А у меня не забалуешь! И каждый из них знает об этом. Дисциплина у меня железная. Злостных нарушителей лично расстреливаю перед строем. Но, кажется, все подобные нарушители дисциплины уже перевелись. Что же касается вас, то, хоть вы ротмистр и князь, но, при этом, в строю сейчас не находитесь, поскольку только что освобождены мною из плена и состоите на излечении. Как я вижу, у вас серьезное ранение в голову. И, согласитесь, пока никому не известны его последствия для ваших способностей. А подчиняться инвалиду боевая часть, каковой являемся я и мои солдаты, не может.

Иными словами, Дорохов изящно намекал на мою возможную умственную неполноценность. Каков мерзавец!

— Но, позвольте! С чего вы взяли, что пуля задела мой мозг? Я адъютант самого Кутузова. А он тоже, знаете ли, был ранен подобным образом. И что же? Кутузов тоже недееспособен по-вашему? К тому же, мое ранение не отменяет ни звания, ни должности, — попробовал я возмущаться.

А он сказал:

— Вот потому мы, семеновцы, будем стараться обеспечить вам безопасность до полного выздоровления, а также доставку вас поближе к Кутузову. Здесь же, в походе, уж простите, буду и дальше командовать я.

— Черт знает, что вы себе позволяете! — проворчал я. И добавил:

— Да будет вам известно, Федор, что именно я настоял на том, чтобы в штабе не просто похвалили вас за пленение вражеского офицера, а написали бумагу о восстановлении вас за этот подвиг в офицерском звании. А вы мне благодарность такую… Признаться, не ожидал…

Тут он взял меня за локоть и отвел в сторону, где сказал, существенно сбавив тон:

— Не гневайтесь, князь! Я не желаю вас оскорбить, а всего лишь забочусь о вашем здоровье. И, разумеется, я признаю ваше главенство. Устав для меня свят. Но, я же прекрасно вижу, в каком вы сейчас состоянии, и как вам тяжело даже передвигаться без посторонней помощи. Вам нужно, хотя бы, окрепнуть, чтобы смогли командовать боем. Потому пока отдыхайте, а я позабочусь об остальном.

Я раскрыл было рот, чтобы высказаться, но Дорохов не позволил мне сделать этого, тут же добавив совсем тихо:

— Есть и еще одно обстоятельство, почему я противлюсь вашему командованию. Я хорошо понимаю, что в этом походе мой отряд вынужден действовать вопреки всем правилам чести, подобно разбойникам. По-другому нам просто не выжить в таких суровых условиях, в которых мы оказались по воле обстоятельств, отбившись от нашей армии. И потому я готов взять всю ответственность на себя, чтобы, тем самым, уберечь честь вашу.

Подумав над его словами несколько секунд и поняв, что здравый смысл в том, что он предлагает, все-таки имеется, я успокоился и сказал ему тоже уже совершенно спокойным тоном:

— Ценю ваши усилия ради спасения моей чести, поручик, и обещаю, что навязывать себя на роль командира отряда не намерен до своего выздоровления. Но, давайте договоримся, что вы будете, хотя бы, советоваться со мной. И еще одно. Будьте добры не грабить здесь, хотя бы, вот эту башню, в которой квартирую я, а также находятся те персоны, которым я покровительствую.

— Договорились, князь. Охрану башни я не сниму. Мало ли, как поведут себя моравские партизаны, когда напьются? Да и враги могут внезапно ворваться в замок. Нашу стрельбу, наверняка, слышала вся округа. Боюсь, что до армии Наполеона вести отсюда дойдут быстро, — сказал Дорохов и вместе с командирами партизан отправился в сторону ворот, ведущих во внутреннюю часть крепости.

Провожая взглядом его фигуру, подсвеченную неровным светом факелов и уверенно идущую среди еще теплых трупов французских солдат, уборкой которых пока никто не занимался, я подумал о том, что помимо той субординации и дисциплины, которая прописана в армейском Уставе, существует и иная негласная иерархия, основанная на личных качествах и авторитете боевых командиров.

Разговор с Федором Дороховым кое-что прояснил для меня. Во всяком случае, я осознал, что пока, несмотря на мое звание и происхождение, в глазах Дорохова выгляжу полной развалиной, инвалидом, раненым в голову с неизвестными последствиями, к которому надлежит проявлять вежливость, но не более того. Я знал, что такие люди, как этот поручик, сделавшийся самостоятельным полевым командиром, по-настоящему уважают лишь силу. А никакой силы за мной, в данный момент и в этих обстоятельствах, понятное дело, не стояло. И Дорохов прекрасно понимал это. Чем беззастенчиво и воспользовался, чтобы не допустить меня к командованию под благовидным предлогом создания условий для моей безопасности и выздоровления. В глубине души я, разумеется, на Дорохова по-прежнему злился, хотя и примирился с ним внешне. Но, умом я все-таки понимал, что Федор в чем-то прав. Ни к чему мне сейчас портить свою репутацию.

Вот только, все равно оставалась опасность, что слухи о том, как князь Андрей Волконский проявил черную неблагодарность по отношению к баронессе Иржине Краваржи фон Шварценберг, позволив негодяю Дорохову разграбить ее замок, рано или поздно могут дойти до великосветских салонов Петербурга. А род Шварценбергов весьма древний и уважаемый в среде аристократии Восточной Европы. Например, фельдмаршал Карл Филипп Шварценберг известный военачальник Австрийской империи и друг герцога Фердинанда Австрийского. После сражения с войсками Наполеона при Ульме, состоявшегося совсем незадолго до Аустерлица, в середине октября, войска герцога Фердинанда и Шварценберга сумели организованно отступить, избежав разгрома, в отличие от менее удачливого барона и военачальника Карла Мака, армию которого Наполеон разбил. Хоть баронесса, похоже, была вдовой одного из отпрысков младшей ветви Шварценбергов, тем не менее, по негласному правилу, принятому среди аристократов, чести подобных фамилий никому не позволено наносить урон без соответствующей сатисфакции.

И, разумеется, это происшествие потом ляжет грязным пятном на мою репутацию в высшем обществе, чего мне совсем не хотелось бы. Ведь я рассчитывал заручиться поддержкой самой влиятельной аристократии. А я просто обязан добиться расположения людей, которые держат в своих руках реальную власть, если действительно хочу проведения скорейших реформ в России, хотя бы в области военного дела. Для этого мало просто попасть в тело князя и прижиться в нем. Надо еще не только благополучно вернуться из плена поскорее, но и приобрести в Петербурге авторитет, достаточный для того, чтобы наладить контакты с нужными людьми, с теми представителями имперской элиты, от которых зависят важные рычаги государственного управления. И только заполучив подобные связи, можно будет начать успешно продвигать в жизнь свою собственную программу серьезных изменений на государственном уровне, для которой мне понадобится влияние не только на высших чиновников правительства, но и на самого самодержца.