— Ты так говоришь мудрено, будто бы есть еще какая-то другая реальность с другим временем. Раньше ты никогда подобного не произносил, — удивилась княжна.

— Не обращай внимания. Это все последствия контузии. Лучше скажи, как поживает наш батюшка?

— Сейчас новую табакерку вытачивать изволят, а так в здравии пребывают, — сообщила Маша брату.

Очередной порыв холодного ветра налетел с севера. И княжна тут же заторопилась:

— Что же мы стоим на крыльце, Андрюша? Давай пойдем в дом!

— А что же Лиза, супруга моя? — спросил Андрей, едва они переступили порог, но Маша отметила, что в голосе брата не прозвучало никакой страсти, словно бы он спрашивал не о живом человеке, а о некоем предмете мебели. «Впрочем, может быть, оно и к лучшему, раз он разлюбил Лизу за это время?» — подумала княжна и сказала:

— Я не хотела тебя огорчать с порога. Лиза умерла при родах. Вчера девять дней исполнилось.

Напудренный лакей, дежуривший в просторном холле, заторопился к ним, кланяясь и приговаривая:

— Добро пожаловать домой, ваша светлость молодой князь!

Кивнув прислужнику и позволив снять с себя потрепанную шинель, князь Андрей двинулся по широкому и длинному коридору сразу туда, где из-за одной из дверей слышались звуки работы точильного станка. Это глава семейства мастерил очередную табакерку, такое уж у старого князя имелось пристрастие. Княжна осталась стоять в холле, недоумевая, почему же брат даже не спросил ее, что же случилось с новорожденным? Выжил ли малыш? «Неужели его сердце настолько очерствело на войне?» — подумала Маша, глядя в след брату прежде, чем удалиться обратно в свою комнату.

Князь Андрей потянул на себя высокую дверь и остановился на пороге. Его отец князь Николай Андреевич, одетый в старый полинялый кафтан, стоял за станком, поглощенный работой. Не обращая внимания на то, что кто-то вошел в комнату, он продолжал упорно обтачивать деревянную деталь. Просторное помещение, освещенное дневным светом, падающим из больших окон, наполняли разнообразные вещи. На столе, стоящем по центру, лежали какие-то чертежи и громоздились стопки бумаг. Вдоль стен все пространство занимали книжные шкафы, набитые книгами в переплетах разных цветов и размеров. На бюро в углу под деревянной линейкой лежал бумажный лист, на котором были сделаны простым карандашом какие-то наброски и пометки.

Помимо точильного станка с круглым точильным камнем, на котором в этот момент работал старый князь, в мастерской стояли еще токарный и сверлильный станки. Все они имели ножной привод от широкой педали. Ее нужно было качать ногой, чтобы посредством шатуна и кривошипа раскручивать маховик, с которого вращение через ремень передавалось уже непосредственно на станочный шкив. Помимо станков имелись и другие приспособления: винтовой пресс, небольшая гильотинка, верстак с тисками и, разумеется, огромное количество разнообразных инструментов, в основном, столярных. Кроме этого, под верстаком и на нем лежали материалы: куски дерева разных пород и листы фанеры. А на полке над верстаком расположились стеклянные баночки с клеями и красками.

Князь Николай был сухощавым и жилистым мужчиной, пожилым, но еще не дряхлым. И все его движения в обращении со станком и деталью, которую он обрабатывал, выглядели точными и сноровистыми, выдавая в нем талант настоящего мастера, умеющего очень многое делать своими руками. Князь Андрей даже залюбовался на мгновение его работой. А он, не поднимая глаз от детали, крикнул:

— Егорка! Ну, чего стоишь? Заходи. Поможешь мне сверлильный станок починить. Там ремень лопнул.

— Это я, отец. Я вернулся с войны, — проговорил князь Андрей.

Старик перестал точить и, подняв глаза, казалось, онемел. Уставившись на сына, он, наверное, целую минуту не мог вымолвить ни единого слова. А потом пробормотал:

— Я думал, что это пришел Егорка, крестьянский малец, которого я взял в подмастерья…

И тут же добавил, словно очнувшись, уже другим тоном:

— Не верю своим глазам! Ты ли это, сын мой? Как же это возможно? Я же получил письмо от Кутузова о том, что ты героически погиб со знаменем в руках!

— Не знаю, почему Михаил Илларионович не написал вам после, когда я уже нашелся. Но, как видите, я жив и даже здоров! — проговорил князь Андрей, войдя в мастерскую и с интересом рассматривая оборудование и инструменты.

— Совсем ты взрослый стал и суровый. Даже родного отца обнять не хочешь. Поди, хлебнул на войне лиха? — пробормотал старик, разглядывая сына.

А тот просто подошел и сгреб старика в объятия, ни слова не говоря.

— Ну все, пожалей мои старые кости, — проворчал Николай Андреевич.

И, дождавшись, когда сын отпустит его, добавил:

— Знаю я, что такое война, еще с князем Потемкиным служил. Думаешь, что просто до генерал-аншефа дослужиться мне было? Совсем непросто. Много солдатской каши для этого съесть пришлось. Так что, садись, сынок, и рассказывай, как же так вы при Аустерлице пролюбили все хорошие шансы на победу?

— Да и рассказывать особо нечего. Австрийский генерал Вейротер подсунул нашему императору Александру негодный план. И государь этот план по своей неопытности утвердил, проигнорировав мнение Кутузова. Мы из центра начали атаковать по флангам, растянув войска. А Наполеон дождался, когда основные наши силы начнут фланговые атаки, покинув центральную позицию на Праценских высотах, и французы заняли ее, захватив наши пушки. Ну, а дальше уже начался разгром, поскольку господствующая высота и преимущество в артиллерии оказались у супостатов, — сообщил князь Андрей.

Старый князь покачал головой, потом проговорил:

— А Кутузов сейчас в опале. Я давно уже не видел его. Гораздо дольше, чем тебя. По слухам, он все лечит свою раненую щеку где-то на юге, на водах. И говорят, что губернаторствовать в Киеве его вот-вот назначат. Не знаю точно. Он мне писем больше не слал. Хотя, если он знал, что ты все-таки жив остался, то мог бы и написать старому сослуживцу.

Князь Андрей сказал:

— Кутузов, наверное, подумал, что кто-то выдает себя за меня. Я в Моравии в такую историю попал, что сообщение ему мне удалось только посредством голубиной почты отправить. А для этого письмо сначала зашифровывали, а потом расшифровывали. И почерк, разумеется, получился совсем не мой. Хотя ответ он все-таки прислал. Тоже с почтовым голубем. Вот только, написал, что ничем помочь не может ни мне, ни тем людям, с которыми я тогда находился.

— В плену у французов был? А раз помощь просил, значит, побег задумывал вместе с другими пленными, так, что ли? — спросил Николай Андреевич.

Князь Андрей проговорил:

— В плену оказался после контузии. Мне рану зашили, но оставили умирать, думали, что не выживу. А я выжил и к нашему отряду прибился, который отстал при отступлении от основных сил…

— Но выжил же! Слава Богу! — воскликнул отец и уже вполне искренне сам обнял сына и даже чмокнул в щеку с той стороны, где розовел шрам от французской пули.

И он не замечал в сыне никакой особенной перемены до того момента, как тот сказал, еще раз внимательно осматриваясь в мастерской:

— Да у вас тут, папаша, станков прибавилось, пока меня не было. Самое время начинать уже не табакерки мастерить, а оружие новое изготавливать, нарезное и казнозарядное.

Старик уставился на молодого князя своими холодными серыми глазами, блестящими непримиримой сталью из-под кустистых бровей. За этот недобрый взгляд его давно наградили в высшем обществе прозвищем «Прусский король», хотя к пруссакам его род отношения не имел. Одновременно его жилистые руки сжались в кулаки, а лицо исказила гримаса, напоминающая кривую хищную ухмылку, обнажившую оскал пожелтевших, но все еще крепких зубов. Он топнул ногой, обутой в сапог из мягкой кожи, расшитый серебряными узорами, и тряхнул головой, на которой, вместо шапки громоздился напудренный парик с косичкой, маскирующий лысину, внезапно закричав:

— Да что ты себе позволяешь? Что за манеры у тебя, Андрей! Да разве так надобно разговаривать со своим отцом? Что еще за «папаша»? Такое слово говорят старшим только мужики сиволапые! Или ты уже в мужика превратился из князей, пока служил? Какой позор на мою старую голову, что вырастил такого неучтивого сына!