Вдруг снова свет померк, и я отключился, а очнулся, когда вечерело. Боль же, которую я ощущал с самого начала, стала еще сильнее. Голова моя просто раскалывалась, словно готовая вот-вот взорваться изнутри. А я по-прежнему лежал на спине, настолько ослабев, видимо от потери крови, что и глаза уже в сторону скосить не мог, лишь бессильно смотрел на небо. А там закатное солнце золотило облачка в вышине лучами начинающегося заката.

Все звуки после контузии доносились до меня как-то приглушенно, словно через вату. Но, тем не менее, слух я не потерял. Как и обоняние, он подсказывал мне много чего интересного о том месте, куда меня, как я предполагал, зачем-то перенесли после ранения. Звуковой фон, пока я лежал без сознания, совершенно изменился. Вблизи больше не грохотали орудия, не стреляли ружья, и солдаты не выкрикивали ругательства. Канонада сместилась куда-то дальше. И там вдалеке по-прежнему грохотало, а здесь, вокруг меня, слышались лишь какие-то стоны. Похоже, что их издавали другие раненые.

В воспаленном моем мозгу по-прежнему крутилась мысль: «Черт возьми, куда же меня занесло все-таки? И, раз я контужен, то какого лешего мне не оказывают помощь? Или они ждут, когда совсем ласты склею, чтобы и возиться со мной не пришлось?» Вдруг я уловил французскую речь. Я в школе учил английский, а французским не владел никогда и даже не интересовался этим языком, но почему-то сейчас чужую речь понимал очень хорошо. Тут на меня внезапно нахлынули воспоминания. Вернее, их какие-то бессвязные обрывки. Но, они не были моими! Хотя я это все почему-то именно помнил сам!

Оказывается, я с самого детства французский учил! Вот только, это не мое детство было, а какого-то другого человека. Еще из памяти всплывали непонятные старинные пейзажи и интерьеры, похожие на дворцовые, обставленные антикварной мебелью. Только не музейные, а вполне жилые, населенные мужчинами и женщинами, с которыми я был, оказывается, знаком. И даже с некоторыми очень близко…

Что самое удивительное, я вроде бы точно знал, что и у меня, и у всей моей семьи и у друзей такие роскошные дома! То есть, самые настоящие дворцы в собственности. Бред какой-то! Да такие апартаменты стоят миллионы долларов! Даже сотни миллионов, наверное. Откуда у меня, у простого лейтенанта из обычной питерской семьи, недавно окончившего училище и сразу отправившегося на СВО, может взяться такая недвижимость? Что за дела?

Успокоил нервы только тем, что этот навязчивый бредовый мираж памяти, наверняка, является одним из последствий контузии. И, вроде бы, убедил себя. Сразу стало немного полегче, поток непонятных чужих воспоминаний, которые навязчиво маскировались под мои собственные, пока прекратился. И мое внимание переключилось на приближавшиеся звуки голосов, разговаривающих по-французски.

Они говорили друг другу о победе в сражении, что противника одолели, а еще о том, что пушки этой вот батареи им удалось у русских захватить. И это была новая странность моего положения: не только, оказывается, я контуженный лежу в неизвестном месте, похожем на какой-то грандиозный фестиваль клубов реконструкции исторических сражений, но и французы какие-то тут, при этом, шастают и глумятся, что уже нас они победили, оказывается! Вот сволочи! Ярость придала мне сил, и я хотел крикнуть им: «Врете вы все! Даже если и захватили батарею каких-то старинных пушек, то вам все-равно никогда не победить нас!», но из горла вырвался только стон.

Те люди, которые говорили между собой на французском, судя по звукам, ехали на лошадях. И, видимо, мой стон они услышали, поскольку спешились недалеко от меня, и вскоре надо мной наклонился человек, удивительно похожий на Наполеона. То есть, даже не только лицом похожий на портреты Бонапарта, а и одетый так же, как тот, настоящий, в непременной своей черной шляпе с углами по сторонам. Впрочем, какой же Наполеон без подобного головного убора? Но, у этого не только шапка на голове была наполеоновская, а и выражение лица какое-то такое надменное, словно он, действительно, император всех французов. Талантливый, конечно, артист, раз так здорово в образ вошел.

Тут почему-то вспомнился мне наш питерский знаменитый реконструктор наполеоновской эпохи доцент Соколов, который расчленил и выбросил в Мойку свою аспирантку. Тогда мы эту историю всем курсом, помнится, обсуждали. Тот тоже очень любил Наполеоном прикидываться. Только на лицо не слишком на него походил, а этот — прямо копия. Еще один знаменитый реконструктор какой-нибудь, что ли?

Возвышаясь надо мной и загородив мне вид на закатные облака, он пробормотал что-то о том, какой славный народ эти русские, но французы, конечно, покруче. Тут кто-то другой, кого я не видел, сообщил, что боеприпасы к орудиям закончились. На что человек, удивительно похожий на Наполеона, приказал немедленно доставить боепитание из резерва. Да он у них, похоже, за главного! Ну да, Наполеон все-таки. Это же главная роль во всей этой реконструкции, понятное дело. Вдруг, показав на меня пальцем, он что-то восторженно произнес на французском. И я отлично понял, что он считает меня мертвецом, и что мой труп выглядит прекрасно. Потому я снова сделал над собой усилие, пытаясь прокричать:

— Твою мать, реконструктор международный, да ты даже трехсотого от двухсотого отличить не можешь! Медпомощь срочно позови, клоун ряженый!

Вот только, у меня снова получился лишь какой-то нечленораздельный хрип. Впрочем, этого оказалось достаточно, чтобы человек, похожий на Наполеона, услышал и сказал кому-то:

— Эй, да парень живой! А ну-ка, тащите носилки сюда! Пусть его отнесут на перевязку!

После этих слов предводитель реконструкторов отошел от меня, а вместо него возникли рожи каких-то людей, изображающих, видимо, французских гренадеров. Они так встряхнули меня, когда поднимали, что я снова вырубился. А очнулся уже с перевязанной головой. Причем, так повязку криво наложили, что и глаза мне завязали. Потому я ничего не видел, но зато снова все слышал, еще раз порадовавшись тому, что слух от контузии я все-таки каким-то чудом не потерял. И сделался он на этот раз уже почти нормальным, без той «ваты», которая сначала была. Вот только в ушах звенело, да голова болела по-прежнему, а слабость в теле ощущалась в прежней поре. Но я прислушивался.

Кто-то рядом говорил, опять же, на французском языке:

— А давайте устроим смотр пленных русских! Тут знатные попались. Скоро мимо нашего госпиталя император проедет. И это должно ему понравиться! Может, он наградит и нас, простых лекарей?

Другой возразил:

— Так наши тут чуть ли не всю русскую армию в плен взяли. Потому, я думаю, что императору уже вряд ли эти пленные очень интересны. Их же не только лечить, но и кормить чем-то придется! Вот уж у монарха нашего забот прибавилось!

Из этого разговора я сделал вывод, что дела русской армии как-то слишком уж плохи для реконструкции какого-нибудь исторического сражения. Да и несло тут, в этом их госпитале, совсем по-настоящему. Похоже, что кто-то рядом сходил под себя. А еще и свежей кровищей пахло тоже, и этот запах спутать нельзя ни с чем. Да и какой-то мужик чуть подальше орал во всю глотку:

— А-а-а! Моя нога! Зачем вы мне ее отпилили, изверги?

Между тем, французские лекари продолжали общаться между собой:

— Русских, конечно, в плен взяли очень много, но такие, как у нас здесь, все-таки редкость. Например, вот этот, раненый в руку, командовал гвардией русского императора! А вот тот, с повязкой на голове, знаменосец самого Кутузова! Наши видели, как он возглавлял атаку, чтобы отбить батарею и храбро бежал впереди всех со знаменем в руках, пока пуля ему в голову не угодила.

— Хм, а кто же этого знаменосца так неумело перебинтовал? Жак наш криворукий, что ли? — спросил собеседник.

И в этот момент чьи-то пальцы дотронулись до меня, убрав белую ткань повязки с глаз. После чего я смог окинуть взглядом место, где находился, поскольку глаза мои вновь обрели способность скашивать взгляд до бокового зрения, хотя все остальное в моем теле по-прежнему не желало слушаться, а любая попытка пошевелиться отдавалась в голове жуткой болью. Оказалось, что весь госпиталь находился под открытым небом, а солнце уже совсем садилось, превратив свои золотистые лучи в красноватые. Повсюду прямо на земле лежали раненые. Рядом со мной стояли два усатых мужика в длинных кожаных фартуках, забрызганных кровью. Эти двое между собой и разговаривали. А один из них поправил мою повязку.