— Смотрите, князь, — тихо произнес граф, — это и есть сила нашей идеи. И она способна вдохновить даже тех, кто, казалось бы, не имеет ничего общего с наследием государства славян, которое много веков назад существовало на этой земле.

Я задумался над его словами, и в этот момент понял, что важные изменения истории вокруг меня только начинаются. Я почувствовал, что стою на пороге великих перемен, когда прямо здесь перед моими глазами рождалась новая история, которая могла изменить судьбы народов Европы самым непредсказуемым образом.

Я слушал то, что говорил молодой полковник своим солдатам, и в моей голове лихорадочно крутились мысли о том, что на моих глазах назревают революционные события. А эти люди, считающие себя нацией мораванов, преисполнились желанием совершить свой собственный революционный переворот, имеющий национально-освободительный характер. Даже, наверное, характер псевдо-националистический, поскольку много людей среди мятежников не имели моравских корней, или же уже давно позабыли их, перемешавшись с теми же немцами. Но, тем не менее, все они настолько вдохновились идеей возрождения древней славянской страны, что готовились идти за эту идею в бой.

Еще я в этот момент подумал, что смута в центре Европы, которую решили начать Свидетели Великой Моравии, пойдет России на пользу. Ведь эти бунтари отвлекут на себя не только силы Наполеона, но и ослабят другие соседние государства, если те начнут вмешиваться в конфликт. Следовательно, почему бы мне им, действительно, не помочь? Раз они решили драться за свою идею, так пусть дерутся. А, когда разгорится пламя их национальной революции, можно будет туда и дровишки подкидывать. С этими мыслями я спешился и вместе с графом подошел к телеге, с которой, увидев, как мы подъехали, спрыгнул молодой полковник. И граф тут же представил нас друг другу.

Двадцатичетырехлетний эрцгерцог смотрел дерзко и так же дерзко говорил:

— Я рад видеть здесь среди нас представителя из русского штаба. Но, должен сказать вам, князь Андрей, что ваш хваленый Кутузов позорно обделался под Аустерлицем, точно также, как обделался и наш генерал Франц фон Вейротер, предложивший бездарный план сражения, как обделались и оба наших государя императора, которые позорно бежали еще до окончания битвы, поняв, что проиграли ее, и не найдя в себе сил для дальнейшего противодействия Бонапарту. Правда, ваш император сумел хотя бы сохранить армию, уведя ее, пусть и с потерями. Наш же Франц ни армию не сохранил, ни честь свою, бросившись сразу кланяться Наполеону и униженно просить это кровожадное чудовище о мире.

Эрцгерцог говорил нарочито громко, чтобы слышали все солдаты ландштурма, обступившие нас со всех сторон. И я понял, что эти заговорщики-революционеры намерены использовать меня еще и для своей пропаганды и агитации. Мол, заручились уже поддержкой со стороны России, которая прислала к ним целого князя из ставки Кутузова. Хотя я один, понятное дело, не решал ничего, да и не мог решать в том положении, в котором оказался. Ведь я попал сюда не по своей воле, а по воле случая. Тем не менее, я чувствовал, что мое появление подбадривало присутствующих в их безумной решимости сражаться за идею реставрации целой страны на политической карте Европы.

Все солдаты смотрели на меня радостно, а их лица были полны надежды и решимости. И я подумал, что правильно подобранные слова, замешанные на жажде справедливости и сказанные вовремя тем людям, которые давно желают услышать нечто подобное, могут вдохнуть жизнь даже в идею воскресить из небытия давно мертвое государство.

— Вы правы, поражение при Аустерлице никому из нас не делает чести. Но, из него можно извлечь уроки, чтобы не повторять снова подобных ошибок, — ответил я эрцгерцогу, стараясь сохранить спокойствие в голосе, несмотря на весь этот солдатский митинг, творившийся вокруг.

Эрцгерцог усмехнулся, а в его глазах заблестели азартные искорки:

— Извлекать уроки мы, разумеется, станем. Но, это потом. А сейчас, князь, мы собрались здесь не для того, чтобы вести мирные беседы. Мы собираемся обсудить с вами новые планы сражений! И я надеюсь, что Россия поддержит нас.

Тут и граф неожиданно громко объявил:

— Князь Андрей присоединился к нам не с пустыми руками. Русское командование прислало вместе с ним гвардейцев Семеновского полка, драгун Санкт-Петербургского полка и артиллерийскую батарею!

Ландштурм ответил на это известие радостным гулом. Вот только, граф не уточнил, что всех этих бойцов, оставшихся в моем отряде, не более полуроты, а пушки отбиты нами у французов. Впрочем, собравшиеся на площадке возле входа в рудник военнослужащие ландштурма не знали об этом, как не знали они и о том, что меня никакое русское командование не отправляло им в помощь, а оказался я в этом месте чисто случайно. Тем не менее, я чувствовал, как слова графа и эрцгерцога, полные решимости, захватывают воображение солдат, которые, наверное, представили себе два полнокровных русских полка с солидным количеством артиллерийских орудий.

Солдаты смотрели на меня так пристально, как будто я и на самом деле являлся каким-то полномочным представителем русской ставки. Они не понимали и не могли понять моего истинного положения попаданца, командовавшего горсткой бойцов. Но, из-за слов эрцгерцога и графа я уже невольно сделался для них символом надежды. Я знал, что должен действовать осторожно, ведь в замысле этих двоих лидеров заговорщиков скрывались опасности, которые могли обернуться против меня в любой момент.

Я испытал некоторое облегчение лишь тогда, когда ушел в сопровождении графа и эрцгерцога от возбужденной солдатской толпы, войдя под арку, ведущую внутрь холма. Как оказалось, эрцгерцог использовал в качестве своего штаба то самое помещение, которое до этого отгородили мои солдаты блоками известняка. Едва я уселся на деревянную скамью, поставленную перед походным столом, как Фердинанд сказал мне:

— Мы собираемся не просто поднять восстание против Габсбургов, а создать новую страну со старым названием, свободную от тирании!

— Так вы что же, хотите избавиться от монархии? — спросил я.

Он ответил:

— Ну, не совсем. Мы выберем кого-нибудь на роль монарха. Но, это будет всего лишь представительская должность. Лишь ширма, и не более. Мы создадим конституционную монархию, напишем конституцию, а управлять станем сами. Для этого у нас есть наше братство. Но, внешне все признаки монархии, разумеется, будут соблюдены. Мы не хотим идти по пути якобинцев. Нам ближе Оливер Кромвель. Формально монархию мы не упраздним. Лишь сменим правящую династию и ограничим власть монарха. Потому нам ничего не помешает обратиться за покровительством к вашему Императору. Возможно, мы даже попросим его принять нас в состав своей империи на правах автономии.

Слушая молодого эрцгерцога Фердинанда, я вспоминал, что Кромвель, кажется, занимался больше реформами, направленными на ограничение королевской власти парламентскими методами, старясь законодательно продвигать политические свободы для нового общественного класса, — для английской буржуазии. А вот якобинцы и их лидер Робеспьер проводили политику установления своей жесткой диктатуры после свержения королевской власти. Так что разница между последователями Кромвеля и французскими якобинцами имелась довольно значительная, как между умеренными и радикалами. Хотя оба политика, что Кромвель, что Робеспьер вошли в историю революционными лидерами и цареубийцами. Во время революции в Англии отрубили голову королю Карлу I, а во время революции во Франции казнили короля Людовика XVI и королеву Марию-Антуанетту.

Потому я не сильно удивлялся, что австрийские революционеры-аристократы, которые сейчас находились рядом со мной за одним столом в штабном помещении под холмом, собирались убить императора Франца. Вот только, их революционная идея сама по себе казалась мне весьма оригинальной. Ведь после революции Англия осталась все-таки Англией, а Франция осталась все-таки Францией. Здесь же революционеры хотели, упразднив Австрию, создать на ее месте совсем иную страну! Да они, пожалуй, превзошли всех остальных революционеров в желании разрушить привычный уклад жизни народа до основания, чтобы затем построить уже нечто совершенно иное, изменив даже саму национальную идентичность людей! И неужели же такое может получиться? Я сомневался, и потому сказал, стараясь направить революционный пыл эрцгерцога и графа в конструктивное русло: