Я чувствовал, что мне необходимо объединить усилия с эрцгерцогом. И чутье не подвело меня, потому что в тот момент, когда в Фердинанда целился из ружья вражеский солдат, забравшийся на земляной вал, я вовремя заметил его и умудрился выстрелить из пистолета точно, сразив супостата. И подобным же образом я спасал Фердинанда в этом бою еще пару раз. Я пристрелил еще одного французского пехотинца, который наставил ствол на молодого эрцгерцога, а потом саблей срубил злодея в синей шинели, который бросился со штыком к его лошади. Но и Фердинанд тоже не оставался в долгу, убивая врагов, которые целились в меня.

Взрывы, выстрелы, звон металла, боевые кличи, выкрики команд и стоны раненых раздавались вокруг меня, словно звуки ада и предвестники смерти. И я, наседая конем на французских солдат, сжимая в руке окровавленную саблю, рубил супостатов, шокированных нашей внезапной кавалерийской контратакой. Кровь брызгала вокруг меня, будто сама земля, покрытая снегом, требовала кровавых жертв. Сквозь пороховой дым я все-таки видел, что солдаты, защищавшие редут, заметив наш эскадрон, прискакавший на помощь, воспряли духом и сражаются с новыми силами. Мы с эрцгерцогом вовремя вмешались в происходящее, чтобы не дать врагу захватить наш редут. Я чувствовал прилив надежды, когда видел, как наши солдаты, несмотря на усталость и страх, вновь поднимали свои штыки навстречу французам, готовые сражаться до последнего и проявляя завидную стойкость в обороне.

В глазах моравских пехотинцев я видел решимость не меньшую, чем у французских солдат, отмечая про себя, что даже в самых мрачных обстоятельствах человеческий дух способен на величие. И величие момента состояло в том, что моравские бойцы были готовы погибнуть на этом самом месте, но защищать свою землю до последнего вздоха. Воодушевившись при нашем появлении, моравская пехота усилила натиск. А французы, штурмующие редут, оказались в замешательстве, попав между нашей пехотой и конницей, словно между молотом и наковальней. И в воздухе повис запах их страха и крови. Защитники редута брали верх в этой схватке, и последние надежды французов на быстрый успех таяли. Еще немного, и противники начали отступать, оставляя за собой трупы своих боевых товарищей. А земля, пропитанная кровью, стала свидетелем еще одной трагедии, где доблесть и ужас переплелись в танце смерти.

Сквозь пороховой дым, окутавший меня, раздавались радостные кличи моравских воинов. Это защитники, собравшись в единое целое, теснили французов штыками, готовясь к последнему броску, чтобы вышибить супостатов за пределы редута. И в этот момент каждый из них чувствовал рядом своих товарищей, вставших плечом к плечу, словно все они вместе сделались единым организмом, движущимся к общей цели в едином порыве против врагов, четко выполняя приказы командиров. И, несмотря на весь ужас происходящего кровопускания, в глазах каждого солдата сверкали искры решительности.

Эрцгерцог Фердинанд пришпорил коня. Выметнувшись вперед, он высоко поднял в руке саблю, с которой капала вражеская кровь. Всем своим видом он призывал солдат к победе. Его смелость привлекала внимание врагов. Французские стрелки стреляли в него, но их пули каким-то чудом проносились мимо.

— За Великую Моравию! — закричал молодой эрцгерцог, призывая моравских солдат к последнему натиску.

И они, поддержав этот боевой клич сотней глоток, рванулись вперед на последнюю группу французов, все еще не желающих отступать с редута. И через какие-то секунды все уже было кончено. А фигуры в синих мундирах упали на снег, пронзенные штыками.

В этот момент в поле зрения показались и другие наши эскадроны, высланные из резерва на помощь правофланговому редуту. Но, схватка за это укрепление уже закончилась в нашу пользу. Редут удалось отстоять, а противник был отброшен на исходные рубежи.

Пока мы бились на правом фланге, центральный и левофланговый редуты успешно отбивали атаки французской пехоты. И противник понес весьма существенные потери, вновь безрезультатно откатившись назад. Эту часть сражения нам удалось выиграть. Но до настоящей победы было еще очень далеко. Ведь битва за Здешовскую долину только начиналась.

Когда мы с эрцгерцогом выехали обратно с передовой позиции, я чувствовал себя полностью вымотанным, хоть и не получил в этом бою ранений. Но, раненых вокруг нас находилось очень много. Их перевязывали и отвозили на телегах в сторону города, где оказывали медицинскую помощь уже не только в госпитале при монастыре Моравских братьев, но и в других лазаретах, организованных по всему Здешову. Разумеется, качество этой помощи оставляло желать много лучшего, но я подумал, что все-таки лучше примитивная медпомощь, чем вовсе без нее. Впрочем, я не оставлял мысль о том, чтобы организовать настоящую военно-медицинскую службу.

Опасность немедленного прорыва французов в Здешовскую долину миновала. И мы с бароном Томашом Моймировичем предоставили молодому эрцгерцогу Фердинанду командовать самому на переднем крае и дальше. Согласовав выделение оперативного конного резерва для подавления вражеских прорывов, мы продолжили свою инспекцию, отъехав ко второй линии обороны. Ее под руководством военных инженеров строили мобилизованные крестьяне, используя руины каких-то старинных укреплений, располагавшихся с двух сторон от дороги.

По мере того как мы приближались ко второй оборонительной линии, звуки боя, продолжавшегося у входа в долину, отдалялись. А запах порохового дыма в воздухе сменился запахами еды, которую повар из ополченцев готовил на костре возле дороги в большом медном котле, подвешенном на цепях к высокой треноге. Вокруг раздавались голоса, полные усталости и надежды, а в глазах людей читалось нечто большее, чем просто страх перед врагом. Это была некая общая судьба, объединяющая их в едином порыве защищать свою землю. И в этом благородном порыве простых ополченцев я чувствовал новую силу, способную изменить течение истории, развертывающееся перед моими глазами на фоне происходящих событий.

Барон Томаш, заметив, как один из немолодых крестьян с трудом поднимает тяжелый камень, придержал своего коня. Проявив сочувствие к крестьянину, барон сказал ему, чтобы поднимал осторожнее, иначе можно надорваться. На что крестьянин, все-таки благополучно положив свою ношу в телегу, стоящую рядом, в которую и другие крестьяне собирали среди руин подобные камни, необходимые для строительства оборонительных сооружений, глядя на нас, произнес:

— Господа, мы не просто строим оборонительный вал. Мы создаем защиту для наших детей. И потому трудимся изо всех сил.

Эти простые слова, полные глубинного смысла, зацепили меня за живое. Я не мог не заметить, как в глазах крестьян отражалась решимость. Каждый из них осознавал, что от их усилий зависит не только успех военной кампании, но и судьба родных земель. Я невольно задумался о том, что в каждом камне, который возводили эти люди, заключена не только физическая защита, но и их надежда на мирную жизнь, на возможность жить и трудиться без страха, что французы поработят их. Мы с бароном продолжили путь, и вскоре остановились, чтобы осмотреть укрепления. Перед нами открылась с небольшого пригорка вся панорама второй линии обороны. Военные инженеры с сосредоточенными лицами рассматривали чертежи укреплений, делая какие-то пометки простыми карандашами и, одновременно, давая указания рабочим. А ополченцы, сменяя друг друга, занимались не только строительством, но и охраной.

— Как же быстро меняется этот мир, — произнес я, оглядываясь на барона, и он кивнул мне.

Мы оба понимали, что война — это не только сражения и победы, но и человеческие судьбы, переплетенные в единую ткань истории. И в этом контексте каждый из нас, от высокопоставленных командиров до простых крестьян, играл свою роль. И в сердце каждого из нас, несмотря на тяготы и опасности, горел огонь надежды на победу. Надежды на то, что после всех испытаний, победив врагов, мы сможем вернуться к мирной жизни. Любой крестьянин из ополчения надеялся пережить страшное военное время и вернуться к себе домой. А пока он защищал тех, кого любил. И мечты о возвращении к привычному укладу повседневных дел, как маленькие искры, согревали этих людей в холодный зимний день изнутри, напоминая о том, что даже в самые мрачные времена человеческий дух способен обратиться к свету надежды на лучшее. И в этом была сила народа, которая могла противостоять даже самым опасным врагам.