Они входили на территорию монастыря огромной колонной оттуда, где стена была разобрана. Оттаскивая со своего пути срубленные деревья, наваленные там в качестве препятствия для вражеской конницы, поток австрийских пехотинцев вливался во двор. А я, поглощенный боем, даже не заметил их приближения. Ведь мне казалось, что они находились еще достаточно далеко, когда оборачивался и смотрел в их сторону в последний раз. Но, как оказалось, они ускорились, услышав выстрелы. И, поспешив, наши союзники успели вовремя, чтобы помочь нам завершить разгром французов.

Увидев возбужденных австрийцев, быстро заполоняющих монастырский двор, я заторопился вниз с башни. Хотя бой еще не закончился, я мигом вспомнил про Иржину, о которой снова, из-за начавшегося сражения, позабыл после нашего разговора, когда она жаловалась мне на виконта Леопольда Моравского и на барона Вильгельма фон Бройнера. Отправившись арестовывать этих двоих мерзавцев, я даже не поинтересовался, находится ли баронесса под надежной защитой. Но, это вряд ли, поскольку Степан Коротаев, назначенный ответственным за охрану беженок, в этот момент рубился с французами в самой гуще битвы, рядом с Федором Дороховым. И женщинам, еще не оправившимся от пьяного инцидента, случившегося накануне, вполне могла угрожать новая серьезная опасность со стороны многочисленных австрийских солдат, ворвавшихся на территорию монастыря.

Едва спустившись вниз, я заметил, как усатый рыжеволосый человек средних лет, сидящий на породистом гнедом скакуне, выехав в центр двора, отдает команды австрийцам и спорит с моими солдатами из легкораненых, которым я поручил охранять монастырский периметр во время боя. Сбросив с себя трофейную шинель на теплой подкладке, чтобы австрийцы не приняли меня за француза, и оставшись на морозе в своем потрепанном мундире ротмистра кавалергардов, я поспешил в ту сторону.

— А, так вы, должно быть, командир этих русских? — заметив меня, громко спросил австриец по-немецки.

Я тут же представился и задал вопрос на том же языке:

— С кем имею честь говорить?

— Граф Йозеф Бройнер-Энкровт к вашим услугам, союзник, — прозвучало в ответ.

Услышав имя, я сразу вспомнил, что это и есть тот самый родственник Вильгельма фон Бройнера, о котором он мне рассказывал. Со слов барона я уже знал о графе, что он полковник ландштурма, что он занимается развитием голубиной почты в Австрии, и что он должен прийти на место сбора в этом самом монастыре со своим полком, набранным из резервистов. Вот он и подошел сюда вместе с тысячами солдат. И я не понимал, как руины монастыря смогут вместить такое большое количество народу.

В этот момент со стороны арки ворот усилились стрельба и крики, сопровождающие сражение. Звуки боя сделались интенсивнее. Это французские гусары, уже хорошо понимая, что попали в ловушку, сделали последнюю попытку избежать разгрома, прорвавшись в монастырь. И передние из них, спешившись и завязав бой на предвратной баррикаде, обороняемой всего одним отделением наших стрелков, быстро подавив сопротивление, начали раздвигать поваленные деревья, чтобы гусарские лошади смогли проехать в арку ворот. Наблюдая это и понимая, что положение критическое, я сразу сказал австрийскому графу:

— Сейчас самый подходящий момент проверить наш боевой союз в деле. Прикажите вашим солдатам немедленно выдвинуться навстречу французским гусарам, с которыми мы ведем бой. Иначе они скоро ворвутся прямо сюда.

Граф не стал пререкаться, лишь внимательно взглянул в сторону ворот, быстро оценив ситуацию. Не прошло и минуты, как я уже понял, что передо мной опытный вояка, не бросающий лишних слов на ветер и грамотно отдающий команды своим офицерам. И они четко выполняли все указания полковника. Сразу же, повинуясь приказам, огромное количество австрийских солдат, одетых в серые шинели, двинулось к арке ворот.

Взяв ружья наизготовку, австрийцы успели построиться напротив широкого арочного проема и достойно встретили прорыв вражеской кавалерии. Сделав залп по передним французским всадникам, первая шеренга австрийцев не стала перезаряжать ружья, а сразу опустилась на одно колено, уперев ружейные приклады в промерзлую землю и выставив длинные штыки навстречу остальным наполеоновским гусарам, ворвавшимися во двор следом за своим авангардом. Несмотря на плотный ружейный огонь, особо прыткие всадники достигли пехотинцев, разрядив в них свои пистолеты и набросившись с саблями. Но, они не смогли прорвать строй, поскольку тут же грянули залпы задних шеренг, и возле въездной арки образовался настоящий завал из лошадиных и людских трупов, создав новую баррикаду, которую французским конникам преодолеть было непросто, потому их первоначальный бешенный наскок в попытке прорваться и смять пехоту, иссяк.

И тут австрийские пехотинцы, в свою очередь, перешли в атаку, двинувшись вперед всей своей огромной массой и беспощадно добивая раненых вражеских лошадей и упавших всадников штыками. У остатков гусарского эскадрона, загнанного в ловушку на узком пространстве, против целого пехотного полка никаких шансов на победу не осталось. И французы, кажется, это поняли. Сбившись в кучу, оставшиеся гусары спешно вытаскивали из седельных сумок белые кальсоны и, размахивая ими вместо белых флагов, начали сдаваться в плен.

Наполеоновские гусары никак не ожидали напороться на такое большое подразделение австрийцев внутри монастыря. И австрийцы, действуя слаженно, быстро заставили остатки эскадрона сдаться. Деваться гусарам было просто некуда, тем более, что русские неожиданно ударили с тыла и захватили пушки. Единственная надежда гусарских командиров на то, что удастся сходу ворваться в монастырь, укрывшись, таким образом, от пушечных залпов за каменными стенами на какое-то время, тоже не реализовалась, а жить им всем хотелось. Потому никакой альтернативы сдаче в плен у французов не имелось. Слишком самоуверенные, гусары попались в ловушку и прекрасно понимали всю безвыходность сложившейся ситуации для себя. Бросая на землю оружие, они покорно слезали коней. И австрийские пехотинцы, следуя приказам своих офицеров, тут же уводили французских лошадей в одну сторону, а их всадников — в другую, уже под конвоем.

Еще недавно эти французы, одержав уверенную победу при Аустерлице, считали себя победителями. Потому, посланные на поиски небольшого русского блуждающего отряда, отставшего от своей армии, они были полны надежд и уверенности, что смогут одержать победу. Вот только, военная удача внезапно изменила им. И теперь они, опустив головы, понуро брели мимо древних камней чумного монастыря, подгоняемые австрийцами, а в их душах поселились уныние и безысходность.

Каждый из гусаров понимал, что сдаться в плен, не будучи сильно раненым, означало не просто потерять свободу, но предать не только Наполеона и его армию, а и собственную честь. Однако, когда позади них пушки, захваченные русскими, начали стрелять картечью, а впереди плотный ружейный огонь австрийского полка предвещал скорую погибель, страх охватил даже зачерствевшие сердца этих свирепых французских рубак, привыкших к сражениям. Они поняли, что другой надежды на спасение, кроме немедленной сдачи в плен, для них больше не существует, потому сразу же цинично наплевали на все такие условности, как своя честь, верность Наполеону и Франции.

Я приказал привести своего коня и, сидя на нем, поравнявшись с австрийским полковником, смотрел с высоты седла на то, как вражеские гусары один за другим бросали оружие. И звуки, с которыми оно падало на мерзлую землю, казались мне финальными аккордами этого боя, подчеркивающими нашу победу. Гусарские боевые кони, холеные и сильные, теперь тоже стали частью трофеев. И австрийские пехотинцы, следуя приказам своих офицеров, уводили их к другим лошадям, захваченным нами ранее, множество которых стояло вдоль монастырских стен. Впрочем, я был не против, чтобы коней пленных гусар забрали себе австрийцы, которые все, кроме старших офицеров, пришли пешком. Конечно, всем в полку не хватит, но можно обеспечить приличной лошадью каждого унтера.