Как только французы сдались, я отдал приказ, и наши стрелки на стенах начали подавать условные знаки кавалеристам Дорохова. Ведь нужно было срочно предупредить, чтобы пушки не вздумали больше стрелять. Иначе получился бы дружественный огонь по австрийцам. И я, разумеется, этого совсем не желал. Ведь австрийцы все-таки здорово помогли нам. Они прибыли в монастырь и вступили в бой как раз вовремя, чтобы завершить схватку с французами без дальнейших потерь в нашем отряде.

А потеряли мы и без того немало своих бойцов. Эти наполеоновские гусары все-таки оказались отчаянными рубаками, не хуже тех, одетых в медвежьи шапки, с которыми мы сразились раньше на лесных вырубках. И в схватке в узком пространстве между кладбищенскими оградами и обозными телегами французы положили немало наших кавалеристов. И, если бы они вырвались на простор, то, наверняка, перебили бы их всех. Ведь наших было значительно меньше. Вот только, Дорохов не позволил французам этого, вовремя захватив вражеские орудия и начав бить по противнику из его же пушек.

Теперь Федор въезжал под арку ворот уже в качестве победителя. И он снова не получил в жестоком сражении никаких серьезных ранений, если не считать пары неопасных порезов, нанесенных вражескими саблями. Подъехав к нему, я поздравил поручика с очередной славной победой. А она и вправду получилась очень славной, поскольку Дорохову удалось захватить не только весь неприятельский полковой обоз, но и всю полковую артиллерию. И теперь в нашем распоряжении оказалась батарея из шести бронзовых четырехфунтовок с полным комплектом боеприпасов. Конечно, в двадцать первом веке подобные пушки на лафетах из дерева, оборудованные большими деревянными колесами, сочли бы просто смешными, но в реальности 1805 года они представляли собой вполне грозное оружие, способное причинить супостатам немало проблем.

Разглядывая пушки и все остальные трофеи, я снова поймал себя на мысли, что опять совсем позабыл об Иржине. А вспомнить о ней на этот раз меня заставил звук ее голоса. И, когда я обернулся, то оказалось, что она разговаривает с австрийским графом, который даже слез с коня. Причем, разговор между баронессой и графом шел достаточно эмоционально. Судя по всему, эти двое были хорошо знакомы друг с другом. А вокруг них суетились австрийцы. Словно трудолюбивые муравьи, они обустраивали в монастыре свой лагерь. И выкрики австрийских офицеров и унтеров, смешанные с гулом голосов солдат, создавали атмосферу хаоса. Двор старого монастыря, недавно наполненный лесной тишиной и кладбищенским покоем, теперь больше напоминал какой-то базар, где вместо товаров раскладывали и делили боевые трофеи.

Сердце мое забилось быстрее, и я ощутил, как оно наполняется тревогой, а в голове завертелись мысли об Иржине. Она была моей любовницей, но я не мог сказать, что хорошо знаю ее. И, несмотря на нашу близость, вполне объяснимую между одиноким мужчиной и одинокой женщиной, сама молодая вдова по-прежнему оставалась для меня загадкой. Я достаточно хорошо изучил ее тело, но какие тайны скрывал ее внутренний мир, я пока не имел ни малейшего понятия. Я лишь заметил, что в ней сочетались такие мало совместимые качества, как женственная нежность и сила характера, которые в подобном сочетании я никогда до этого не встречал в других женщинах. И я понимал, что взял на себя ответственность за безопасность баронессы вполне добровольно.

Но, я совсем не понимал, что же она задумала, любезничая с этим австрийским графом. И, подумать только! Она улыбалась ему! В этот момент, почувствовав внутри себя самую настоящую ревность, я решительно подошел к ним поближе и услышал, как баронесса с горечью рассказывала графу о пьяной выходке виконта Леопольда Моравского и барона Вильгельма фон Бройнера. А улыбка на ее лице была всего лишь дежурной улыбкой вежливости. И я разобрал слова Иржины:

— … Я очень давно знаю вас, граф, как доброго друга моего покойного супруга. И потому настоятельно прошу поговорить со своим племянником. Иначе, если он будет вести себя подобным образом, как он позволил вести себя с моей сестрой, то потеряет не только честь, но и жизнь. Да будет вам известно, что я с большим трудом отговорила князя Андрея от того, чтобы вызвать вашего племянника на дуэль. Что же касается виконта Моравского, так он и вовсе повел себя омерзительно…

Когда оба заметили меня, то сразу обернулись в мою сторону, прервав разговор. Я же сделал вид, что ничего не услышал. Впрочем, граф тут же сам спросил меня, где находятся эти двое. И мы с ним пошли к башне, в которой виконт и барон до сих пор содержались под стражей.

Я проводил графа к башне, и он беседовал со мной по дороге весьма откровенно:

— Мы старые знакомые с баронессой фон Шварценберг. Я много лет прослужил вместе с ее покойным мужем. И я, разумеется, эту даму весьма уважаю, а потому верю всему, что только что от нее услышал. И не подумайте, князь, что я собираюсь оправдывать бесчестный поступок моего племянника. Я знаю, что выпивка — это слабость Вильгельма. Но, все же, стоит учесть, что, в конце концов, он не изнасиловал сестру Иржины, а всего лишь обнимал ее и целовал. Возможно, что он делал это против воли женщины. Но, раз до изнасилования не дошло, то, согласитесь, весь этот пьяный флирт не является тяжким преступлением.

— Кроме этого, ваш племянник, перебрав бренди, прозевал нападение французов на лагерь у старого рудника, что стоило жизней почти двух десятков австрийских солдат, — вставил я.

— Напившись, он не помнит себя и способен вытворять разные глупости. Несомненно, что он сделал большую ошибку, расслабившись во время боевых действий. Но, надо иметь в виду то обстоятельство, что Вильгельм — боевой офицер с хорошим практическим опытом. А то, что вражеская атака принесла противнику успех в тот момент, так это обычное совпадение. Согласитесь, князь, что враг мог атаковать с тем же успехом в тех обстоятельствах, даже если бы Вильгельм сам простоял на передовом посту всю ночь. Когда неприятель располагает подавляющим преимуществом и нападает внезапно, как в этом случае, то потери неизбежны. Офицеров у меня в полку не хватает, потому я хочу все-таки попросить вас отпустить Вильгельма из-под ареста под мое личное поручительство, — сказал граф.

Мог ли я в тот момент возражать графу, под командованием у которого находился целый полк? Наверное, мог. Но, не стал, принимая во внимание его своевременные и грамотные действия против французов. Он помог моему отряду одержать быструю победу. Так почему же и мне не пойти навстречу его пожеланиям? Тем более, что он заберет к себе в полк пьяницу Вильгельма, и у меня больше не возникнет проблем с этим майором? Потому я проговорил:

— Ну, если вы, как родной дядя, пользуетесь в глазах Вильгельма достаточным авторитетом, чтобы сделать ему внушение, еще раз указав на всю вопиющую пагубность произошедшего, чтобы он почувствовал себя достаточно виноватым и принял меры для предотвращения впредь подобного поведения, недостойного дворянина, то забирайте его.

Судя по благожелательному выражению лица графа Йозефа, мои слова ему понравились. И, как только мы вошли в башню, внутри которой на остатках полусгнивших и провалившихся вниз деревянных балок перекрытий возле костра сидели оба арестованных, он произнес:

— Ну что, племянничек? Снова ты меня подвел. Уже не в первый раз приходится тебя из-под ареста вытаскивать. Помнится, в прошлый раз тебя приказал арестовать за пьянку герцог Фердинанд Австрийский. И когда ты уже бросишь пить?

Увидев графа, Вильгельм тут же вскочил. Не скрывая радости, он обнял дядю и облобызал его, приговаривая на ухо что-то ласковое, словно этот майор был ребенком, а полковник — его родителем, суровым, но любимым, по которому великовозрастный мальчик давно соскучился и теперь искренне радовался его появлению. Впрочем, оба родственника походили друг на друга словно отец и сын. Оба рыжие и усатые с широкими скулами и волевыми подбородками. Да и их разница в возрасте позволяла мне сделать именно такое сравнение.