Я тут же позвал денщиков, приказав накрыть прямо в штабе стол для наших героев. И четверо разведчиков присоединились к ужину. Пленника развязали, вынули из его рта кляп, подождали, пока он прокашлялся и дали выпить глинтвейна. А потом, когда пленник уже вполне пришел в себя, начали допрашивать. Француз почти не пострадал, если не считать крупной набухшей гематомы на лбу, куда пришелся удар, оглушивший его.

— Как зовут? Сколько лет? Откуда? Какая военная часть? — задал я для начала стандартные вопросы черноглазому усатому парню с всклокоченными кучерявыми волосами, немного похожему на нашего беднягу корнета Жиркова, которому я собственноручно отпилил ногу.

— Шарль Дюмарье, 22 года. Из Дижона. Служу солдатом в полку конных егерей, — ответил он. Потом зачем-то эмоционально добавил, хотя никто не просил:

— В армию я вступил добровольцем, потому что верю в нашего императора Наполеона. Он завоюет весь мир! И вы, русские и австрийцы, проиграете эту войну. Да вы уже ее проиграли!

— Мы проиграли сражение возле Аустерлица, но не войну, — вставил Дорохов.

Но, француза пробило на разговор, наверное, от пережитого шока, когда его выкрали с поста наши разведчики, и он очнулся уже здесь, в нашем штабе. Во-всяком случае, говорил он громко и с явным призрением к нам:

— Вы даже можете победить в какой-нибудь битве. Но, Бонапарт неумолим! Его не остановить! Он сметет все на своем пути, словно молот Христов! И мы, французы, пройдем по вашим трупам дальше. Потому что нами и нашим императором движет жажда справедливости!

«Он просто какой-то фанатик», — подумал я, сказав:

— И что же вы называете справедливостью, молодой человек? Захват чужих земель? Или то, что ваш, так называемый, «император» Наполеон узурпировал власть в вашей стране?

— Я называю справедливостью нашу демократию, которую Франция несет миру! А вы все живете в монархиях! — выпалил он.

«Еще один фанатик демократии, больной на всю голову, вот кто это! Демократ чокнутый, готовый нести другим свою демократию на штыках! Вот только, он не понимает, что слова „демократия“ и „император“ плохо сочетаются», — сделал я вывод. И все же, желая получить от него полезные нам сведения, я переменил тему, поинтересовавшись более прагматическими вопросами. Меня больше всего интересовала численность егерей, расположение их позиций и постов. Впрочем, как раз на эти вопросы пленный егерь отвечать совсем не хотел. И мне пришлось приказать солдатам:

— Отведите этого француза в темноту рудника и привяжите там.

Когда его уводили, я сказал вслед по-французски:

— Когда вас в кромешной тьме начнут кусать крысы, вы сами запроситесь сюда, чтобы рассказать нам, о чем просим. А если все-таки вам не захочется отвечать на мои вопросы, то на рассвете вас придется расстрелять.

— Мне кажется, что напрасно вы отпустили этого француза, князь. Я понимаю, что вы руководствуетесь идеалами благородства, но, в этом случае, рыцарское отношение к противнику лишь сковывает нас. Надо было его пытать, пока не заговорит. А так получается, что ваши разведчики зря его тащили сюда, — посетовал австрийский майор.

На это я возразил:

— Все равно, к утру француз заговорит, вот увидите. Кому охота просидеть в темноте и холоде связанным, осознавая, что потом еще и расстреляют, если ничего не скажет? Да и прямо сейчас не слишком нам важны сведения от него. Расположение противника хорошо бы знать перед атакой. А ночью атаковать мы не собираемся. Оборону же мы усилили, насколько возможно. А где их командир собирается нанести нам удар, этот парень все равно не знает. Он же не из штаба.

Тут и Дорохов, отхлебнув глинтвейн из кружки, высказался неожиданным образом:

— Простите мне мою дерзость, ротмистр, но я не согласен насчет ночной атаки. Как раз ночную атаку французы и не ожидают. Я даже уверен, что мы можем успешно атаковать. Более того, нам предоставляется хороший шанс застать противника врасплох.

— На чем же основана ваша уверенность, поручик? — спросил я.

И Дорохов объяснил:

— Проводник по имени Ян показал нам одну тропу, которая ведет отсюда через распадок в обход монастыря. Эта тропа уходит от нашего лагеря по дуге, если смотреть по карте. Чтобы попасть на нее, мы сначала прошли по дороге не в сторону монастыря, а в противоположную, свернув на юг. Тропа огибает соседний холм и выходит в скалах к берегу речки, которая протекает за монастырем. Выход с тропы скрывает обрыв, потому французы ее еще не заметили. В той стороне их пока нет. Егеря, похоже, еще не успели тщательно изучить всю прилегающую местность. Именно по этой тропинке мы без труда вышли к французам в тыл, где и взяли пленника. С той стороны у них мало караулов. И, если бы со мной пошло достаточно стрелков, мы могли неожиданно обрушиться на штаб французов. Их штабные палатки мы видели посередине монастырского двора. Там горят костры. И потому в ночи видно хорошо. Они стоят почти что на открытом месте, поскольку стены монастыря с той стороны почти полностью разобраны. Ян сказал, что местные крестьяне много лет воровали камень оттуда для своих построек и даже продавали его в соседний Здешов. Этот монастырь еще более легкая цель для штурма, чем замок Гельф. Получается, что в монастыре не осталось защитных стен, нет ни ворот, ни дверей. Все разворовано за столетия. Как сказал мне Ян, большинство здешних крестьян до сих пор считают место проклятым, но выносить оттуда строительные материалы некоторые из местных жителей все-таки не гнушаются.

— Хм, а я собирался держать там оборону, — пробормотал майор.

— Говорю вам совершенно точно, что для круговой обороны развалины монастыря непригодны. Оттуда можно только контролировать перекресток на дороге, который находится напротив уцелевшего фасада монастыря. Но, никакой серьезный штурм выдержать в подобной крепости, лишенной задней стены, просто невозможно. Там и боковые стены в плохом состоянии, а задняя сторона и вовсе разобрана. И, если мы прямо сейчас решимся атаковать, воспользовавшись обходной тропой, которая выходит из распадка за монастырем, то сможем добиться успеха. Этот вывод напрашивается, как результат моей разведки. Потому я считаю, что нужно решиться нанести удар первыми, — настаивал Федор.

И, здравый смысл в его словах, определенно, имелся. Но, чтобы принять решение об атаке неприятеля, мне необходимо было знать, хотя бы, численность неприятеля.

— Пленный все же сказал нам кое-что интересное. Например, что служит в полку конных егерей. А вы не заметили, поручик, сколько в монастыре французов? Неужели целый полк? — спросил я.

— Не знаю, весь полк стоит в монастыре, или только часть, во всяком случае, если судить по числу лошадей, которых мы видели стреноженными возле монастырских стен, то у французов там не больше двух эскадронов, — ответил Дорохов.

— Вы провели разведку весьма результативно, молодой человек, — похвалил поручика австрийский майор. И добавил:

— Но, ваше предложение с ночной атакой слишком дерзкое. Такая атака очень рискованная.

— А что вы предлагаете? Сидеть в обороне и ждать, когда французские егеря изучат местность, подберутся вплотную с разных сторон и перещелкают наши посты снаружи рудника, как куропаток, а потом запрут нас наглухо в этом подземелье? — спросил поручик, добавив:

— Некоторые из их егерей, между прочим, вооружены новенькими штуцерами, которые бьют точнее наших ружей и дальше в два раза. Мы, когда пленного брали, двух других на их посту взяли в ножи. Так вот, у одного из них, который был унтером, вместо обычного егерского карабина, укороченного ружья AN-IX, оказался новенький швейцарский штуцер. Если таких стрелков у них достаточно, то лишь внезапность может спасти нас.

— Надеюсь, что этот штуцер вы прихватили с собой? — поинтересовался я.

Дорохов кивнул, проговорив:

— Точно так, ротмистр. Зачем же добру пропадать? Я отдал штуцер своему Тимохе. Он заслужил трофей, потому что стреляет прекрасно. Лесничим его дед был, вот и научил внука всем премудростям охоты с малолетства. Он у меня ни одному французскому егерю в навыках не уступит. Хороший солдат, совсем не дурак, хоть и в деревне вырос.