Салтыков поспешил откланяться. Конечно же, он далеко не все передаст Платону Александровичу, но главные слова прозвучали и чтобы ни судачили в обществе, Павел Петрович свое слово держит.

Выходя из Гатчинского дворца, Николай Иванович Салтыков, конечно же, решил поздороваться с князем Куракиным, так сказать, засвидетельствовать…

— Алексей Борисович, князь, а я-то думаю, куда вы пропали? С Гатчины всегда так мало новостей и общество и не знает, где порой можно встретить бывшего генерал-прокурора, — вставлял шпильку за шпилькой Салтыков.

Сколько здесь было намеков: и про побег князя от проблем, и про то, что теперь Куракин будет в некоторой не то, что в опале, но станет игнорироваться обществом, которое так или иначе, но концентрируется вокруг двора и том, что именно там происходит.

— А вы, Николай Иванович, все на два стула норовите присесть? Вполне устойчиво, если стулья расположены рядом, ну а будь они поодаль, так и промахнуться можно, — еще большей колкостью ответил Куракин.

Князь очень хотел быть вежливым и даже затеять дружескую беседу с Салтыковым, но тот сам выбрал манеру общения.

— Прошу простить меня, — Куракин обозначил поклон. — Но наследник российского престола ожидает.

— Ну да, наследник ждет… довольно долго, стоит признать, — граф Салтыков так же обозначил поклон и стал удаляться.

Куракин лишь подумал, что используй Салтыков подобную риторику рядом с Павлом Петровичем, в миг лишился бы права приезжать в Гатчину.

— Ваше Императорское Высочество, — Куракин приветствовал Павла Петровича поклоном.

— Хорошо, что зашли. Как там ваш брат поживает? Я слышал, что не унывает и строит свой Версаль? — Павел улыбнулся.

Князю, безусловно, не очень понравилось то, что разговор с наследником сразу же зашел о брате. Впрочем, утолить интерес Павла пришлось. Алексей Борисович чуть ли не процитировал последнее письмо от брата.

— Да, сильных людей ничто не сломит, — задумчиво сказал Павел Петрович после того, как князь расписал жизнь Александра Борисовича Куракина в поместье, получившем название «Надеждино».

— Не место красит человека, а человек место. И никакое место не может обесчестить человека, если у него есть честь, — выдал философские замечания Куракин.

Князь поймал себя на мысли, что использует фразы, взятые с разговора со Сперанским. Но Куракин уже немало воспроизводит фраз, которые звучат во время бесед с удивительным секретарем.

— Как вы правильно заметили, князь! Про русскую пословицу я слышал, пусть и не особо использовал ее в разговорах на некоторые темы… Но продолжение про человек и его честь… — Павел Петрович обошел Алексея Борисовича кругом, рассматривая, как некое творение скульптора.

Оставалось только догадываться, а насколько талантливым посчитал наследник того скульптора, что изваял сего человека.

— Мне, полагаю, стоит пригласить вас на обед, но нынче еще не время для него. Так что поговорим с вами без отвлечения на еду. Пройдемте в сад, погоды нынче терпимые, — сказал Павел и первым пошел на выход из комнаты.

Отличный знак. Павел любил гулять либо в одиночестве, либо в сопровождении супруги. Правда в последнее время наследник чуть охладел к жене. И то, что он пригласил князя Куракина прогуляться в саду и на берегу озера, говорило о том, что Алексей Борисович получает некий карт-бланш и теперь наследник готов его слушать.

— Скажите, князь, чего вы ждете от меня? Меня интересует прямой ответ, от чего вы, рискуя усугубить свою опалу, встретились со мной? — уже в саду, задал вопрос Павел Петрович.

— Я буду искренним с вами, ваше императорское высочество, — отвечал Куракин. — Сознательно скажу фразу, коя может звучать грубо: служить бы рад, прислуживаться тошно.

Глаза наследника, и без того большие, пусть немного и впалые, расшились. Наступила пауза.

— Смело. Да, пожалуй, весьма смело! Знаете, Алексей Борисович, фраза, сказанная вами больше подходит пииту. Но… она отнюдь не лишена прелестности, — сказал, наконец, Павел Петрович. — Прислуживаться тошно… Вы же знакомы с господином Аракчеевым? Я познакомлю при оказии. У него девиз: без лести предан. Вот ваши слова во многом похожи, но смелее. Такое при дворе матушки не скажешь.

«Сукин сын этот Сперанский», — думал, Куракин, выслушивая реакцию Павла Петровича на сказанные слова.

— Я готов послушать вас и узнать, с чем вы пришли. Там же некие бумаги? — наследник указал на толстую папку в руках Куракина.

— Я не смею… — начал было говорить князь, но был перебит Павлом Петровичем.

— Не портите о себе впечатление, князь. Ваш брат всегда смел, — сказал наследник Российского престола.

— Признаться, есть у меня некие мысли, что не все хорошо в нашем богоспасаемом Отечестве, — сказал неуверенно Куракин, открывая свою папку.

— Все прогнило в Датском королевстве [цитата из Гамлета], — сказал Павел и его лицо исказилось, явив болезненный вид.

Было одно произведение неприятным для Павла Петровича, которое он очень даже неплохо знал, вопреки неприятия. Некогда в Вене даже меняли репертуар, срочно убирая со сцены «Гамлета», когда в город приехал наследник Российского престола.

— Вот, ваше императорское высочество, — Куракин волновался и не сразу заметил искривление лица Павла, потому и дал наследнику один из проектов, иначе нужно было бы чуть обождать окончания приступа.

— Я обещал выслушать, слово сдержу, — выходя из ступора сказал Павел, взяв в руки стопку с бумагами.

— Инфляция… Что за слово диковинное? Это кто такое придумал? Вздутие на латыни означает, сдается мне. А что?.. — Павел задумался. — Мудрено, вот только и просто одночасно. Я прочитаю сей труд. Признаться, я не особо знаю, как обстоят дела с деньгами. Мне докладывали, что ассигнации в бумаге стоят уже шестьдесят две копейки от рубля серебряного, да и министры матушки запрещают снижать еще больше стоимость бумаги. Спалить бы долю денег, кабы ассигнация равнялась рублю.

— Боюсь, ваше высочество, что это не решил в одночасье проблему, — высказался Куракин, вспоминая все то, что говорил по этому поводу Сперанский.

«Вот же шельмец… Будто знал, что Павел захочет жечь бумажные ассигнации… Пророк? Али розумник, что еще Россия не ведала?» — рождественской тройкой лошадей пронеслись мысли в голове Алексея Борисовича.

— Откуда подобные знания? Ранее вы, уж не гневайтесь, но казались мне человеком высоких слов, но малых дел, как и многие в окружении… Впрочем, об этом не стоит говорить, — было видно, что Павел испугался своих слов про окружение матушки.

Павел Петрович опасался свою мать, у него еще с раннего детства сложилось впечатление, что играть против императрицы нельзя, она всяко игрок сильнейший. Доверился некогда Павел Никите Панину, поверил, что по достижению совершеннолетия, можно сместить, причем легко и бескровно, Екатерину Алексеевну, которая ну никаких прав на трон не имела. Попробовали… На всю жизнь впечатался в голову тот разговор с матушкой, когда она всю душу вынула и он, единственный, кто должен был стать, по праву, императором, валялся в ногах матери-императрицы.

— Что еще из такого у вас есть? — не особо интересующимся тоном голоса спросил Павел Петрович.

Нельзя наследнику давать бумаг сразу и много. Нет, можно, но только когда у Павла Петровича отдельное настроение. Бывало так, что на Павла нападала активность, да такая, что он и сам фонтанировал идеями, ну и воспринимал все иные мысли по благоустройство будущего России. Но сейчас не тот случай, это нужно выждать месяц-другой, когда наследник отойдет от случая с Зубовым. Очень на Павла влияли такие вот унизительные ситуации. Хотя… А на кого положительно влияют оскорбления? Тем более, когда находятся люди, чаще иностранцы, которые так и норовят рассказать, каким Павел Петрович может быть великим правителем, квинтэссенцией личностей Петра Великого, ну и Фридриха Прусского, тоже великого.

*…………*…………*