Десять лет назад, защищая диссертацию, врачи вставили Семе Никакому в грудь (на смену сработанному медикаментами) новенькое и блестящее металлическое сердце – с тех пор Сема тикал. Сердце было, конечно, не сплошь из металла, а только какая-то незначительная его часть; но все равно врачи, делавшие операцию, гордились до пенсии.

Сема Никакой блуждал по квартире в разное время суток, все путая: день с ночью, дверь своей комнаты с чужой, потолок с полом… И сейчас, перепутав двери, Сема зашел в комнату Егора Петровича и стоял в задумчивости, привалившись плечом к шкафу, глядя пустыми глазами на парочку, устроившуюся на диване, и слушая.

– О строительстве Петербурга много легенд ходило. Некоторые живы и до сих пор, – таинственным голосом начал Егор Петрович, приблизив к Илье лицо.-Испокон века место это считалось гиблым. И мысль строить здесь город только странную голову посетить могла. Ты, Илья, наверное, знаешь – это не секрет, – что вся та ветвь Романовых, к которой принадлежит Петр Первый, была как бы не в себе. В основном страдали они слабоумием. Пожалуй что только один Петр Первый выдался нормальным… Но это у историков-психиатров вызывает сильные сомнения. Некоторые исследователи приходят к выводу, что у Петра Первого бывали галлюцинации и бредовые состояния. Не знаю, как это называется на научном языке, но в таких состояниях он становился неподвластным разуму. Что будто бы вот в таком его самочувствии и проходило строительство Петербурга. И строился он (уже заранее на погибель) как бы в Петровом бреду. И вона какой городище отгрохал! У большого человека и бред соответствующий. Но прежде, до того, как Петр Первый приказал строить Петербург, жили на этой болотистой земле финские племена чухарей, води и ижорцев. Но самым загадочным и пугающим среди них был белоглазый народ, носящий название "чудь". В те времена это был гордый и могущественный народ. Жили они в землянках, и славились их шаманы колдовской силой. Когда Петр придумал здесь город строить, то стал, естественно, местные племена вытеснять. Одни приручились – начали помогать Петру в строительстве, другие на север, в Карелию, уходить стали. И лишь одно племя – чудь – не желало с места уходить, а только все глубже в землю закапывалось. И тогда велел Петр закладывать непокорный народ сверху камнями и зданиями застраивать, чтобы передушить всех гнетом города. Говорили, что чудь подрубала сваи, державшие земляной потолок, и хоронилась заживо. И сверху их еще землей приваливали, будто опасаясь, что выберутся. И видно, не зря опасались. Говорят, что Петербург построен на человеческих костях – так и есть в буквальном смысле.

Но через некоторое время стали появляться белоглазые посланники из подземелий. Донесли, конечно, царю. Тут Петр рассвирепел не на шутку и приказал всякого из племени чудь казнить принародно. Тогда казни были делом обычным. Трудно оказалось поймать представителей этого странного народа. Были у них шаманы сильные – "глаза отводили", да и без шаманов не изловить их под землей было. Только после наводнений, которые часто случались в Петербурге, всплывали их черные от земляной жизни тела. Постепенно о них забыли, потому что Петр, рассудив, решил замалчивать их существование; но тайные люди выслеживали около нор подземных жителей и убивали. Екатерина Вторая больше всего боялась чуди и велела набережные в гранит заковывать, чтобы не было им доступа к невской воде. Но не так просто оказалось победить тайный народ. Ведь даже в памятнике Петру Первому, заказанном Екатериной Второй, в виде змеи Фальконе изобразил чудь подземную.

– Мне тоже змея похожей на червя земляного показалась, – вспомнил Илья.

– Так оно и есть – в змее червя скрыли. И вот шла эта тайная война с основания Петербурга. Когда революция грянула – о чуди забыли. Но когда метро в пятидесятые годы стали строить, тогда и начали чудеса всякие приключаться: то человека чудного в туннеле строители видят, то пустоты в земле обнаруживают, устроенные явно человеческими стараниями. И по сей день живет этот народ под городом. Сколько их там – никто не знает. Но случается, что выбираются они из-под земли и похищают людей. И не было еще случая, чтобы вернулся кто. Странный это народ: могущественный, неуловимый и непонятный. У них везде уши и глаза, и упаси Бог оказаться у них во врагах. В старинных книгах пишут о белоглазой чуди как о свирепых и беспощадных людоедах. Так что тебе, Илья, повезло несказанно, что ты живым от них вырвался. Но то, что ты рассказал, морока – не так все было, хотя… может быть, что-нибудь…

– Так раз они и людей кушают, значит, нужно, чтобы правоохранительные органы занялись ими как следует.

– А милиция как, по-твоему, под землю полезет? Или город рушить, экскаваторами разрывать почву? А если будешь говорить кому-нибудь, и тебя, как ты выразился, скушают. Большая часть бесследно пропавших людей в Петербурге на их совести. А в Кунсткамере, на втором этаже, в третьем зале, ребенок заспиртованный. Никто не знает, что это и есть детеныш чуди.

– Так что же, выходит, я у чуди побывал?

– Выходит, так, – пожал плечами Егор Петрович. – Но самое главное для тебя сейчас вспомнить, что было дальше. Поэтому выпей и не артачься.

– Ну, мужики… – донеслось от двери. – Ну, мужики…

Илья увидел, как лицо Егора Петровича перекосило, словно от зубной боли; он ссутулился и весь словно сжался, но все так же не отрывал взгляда от лица Ильи.

– Я чувствовал, – проговорил он, обреченно покачав головой, и только после этого медленно повернул голову к двери.

Сема Никакой отделился от шкафа.

– Я прямо от такой истории… приходнулся…-проговорил Сема протяжно и, больше ничего не сказав, бесшумно удалился через дверь, словно растаял.

Ночью Илья видел тот же самый сон: Егор Петрович рубил на саркофажике головы мухам и тараканам, восклицая на незнакомом языке, будучи в состоянии крайнего возбуждения.

Илья следил за ним с дивана, боясь шелохнуться от мистического ужаса перед чем-то темным и непонятным, чему в мозгу его не находилось объяснения.

Закончив смертоубийство, Егор Петрович открыл крышку саркофажика, сгреб туда тела казненных им насекомых. Стеклянную банку, где в заточении содержались приговоренные к казни узники, поставил на стеллаж между книгами…

Илья проснулся оттого, что диван дернулся и в комнате кто-то чихнул; он застал на краю своего дивана Егора Петровича, тот сидел, подперев бороду, и смотрел вперед.

– Я раскололся, – сказал Егор Петрович загробным голосом. – Я рассказал все следователю, – минуту погодя, гнусавя в заложенный нос, проговорил Егор Петрович. – Все: про чудь, про тебя и про… – Он замолчал и вдруг душераздирающе чихнул в ладони. – Проклятый скрип! Там во всех кабинетах петли не смазаны, двери скрипят, а я…-Он снова чихнул. – У меня с детства аллергия на скрип. Никогда ничем не болею, а на скрип аллергия.

Егор Петрович встал, подошел к серванту, открыл ящик и, достав из него пузырек с пипеткой, закапал в нос.

Илья поднялся с дивана, облачился в длинный халат хозяина, глядя на аллергика с состраданием.

– В общем, так. – Егор Петрович подошел к Илье. Вид у него был жалкий: без очков, которые он держал в руке, покрасневшие глазки его уменьшились, а внешность совсем перестала походить на паучью – сейчас он скорее был похож на беспомощную муху с оторванными крылышками…

Илья, вспомнив сон, вздрогнул, бросил взгляд на стеллаж. Между книгами он увидел стеклянную банку с крышкой… Так, выходит, казнь насекомых не приснилась ему… Выходит, Егор Петрович действительно отрезал головы мухам и тараканам. Но зачем? Массовость и своеобразие уничтожения переходили рамки натуралистического интереса, да, пожалуй, заходили и за психические рамки…

– В общем, так. Если со мной что-нибудь случится, – между тем продолжал Егор Петрович, – найдешь Струганого. Он знает, что делать. Адрес я напишу.

Оказалось, что Егор Петрович прождал в отделении со скрипучими дверями целый час, и, когда вошел в кабинет следователя Свинцова, нос буквально разламывало насморком: он чихал, сморкался, из глаз текли слезы; и Свинцов, видя столь хлипкого свидетеля, не то что не пожалел его, но, узнав о причине такого состояния, начал бесчеловечным образом пытать несчастного. Когда Егор Петрович не желал рассказывать то, что от него требовалось, следователь, подлый человек, начинал монотонно раскачиваться на стуле, от чего тот издавал раздирающий лобные пазухи легендолога скрип. И, расстроенный скрипом, Егор Петрович все рассказал следователю: и про племя подземное, и про Илью… словом, все.