Рабыня поставила кувшин с водой у ложа и, пятясь, исчезла в арке коридора. Если бы Пигмалион мог сейчас видеть ее, то его, возможно, удивило бы выражение лица рабыни.

"Он не безумец, — размышляло существо. — На самом деле он понимает, что рядом с ним всего лишь скульптура. Все его поведение — игра. Искусная, но всего лишь игра. Он даже сам почти верит. Но все-таки — почти".

Существо поняло, что впервые с тех пор, как осознало себя, испытывает жалость. Этот человек пытался изменить мир. Пусть не весь, пусть только в том, что касалось только его самого. Но он пытался стать богом.

Существу было ясно, что человек обречен. Да, он был на верном пути, но у него не было той непоколебимой веры в свое всемогущество, которое существо наблюдало у богов. Он играл, а боги — жили.

И взяться такой вере было неоткуда. Весь жизненный опыт Пигмалиона противоречил такой вере. Существо хотело уйти… и не могло. Оно осознало, что завидует статуе. Это было нелепо, но именно так — завидовало. Существо никто никогда не любил. Да, когда оно занимало тело какого-либо человека, ему доставались и направленные на этого человека чувства других людей. Но существо всегда четко осознавало, что эти чувства предназначены не ему. Оно оставалось сторонним наблюдателем, словно зритель в театре.

Рабыня крадучись вошла в комнату. Пигмалион уже спал. Статуя лежала рядом, равнодушно глядя в потолок тщательно раскрашенными глазами — были прорисованы даже тончайшие сосудики в уголках глаз. На мгновение существо замерло в нерешительности. Какая-то его часть хотела немедленно уйти. Задуманное было глупостью! Существо раньше иногда вселялось в неживые предметы и даже в статуи. Но при таком вселении сами предметы не менялись, мрамор статуй оставался неподвижным и холодным. Сейчас же требовалось совсем иное — оживить статую. Это было возможно. Существо уже задумывалось над возможностью этого раньше, и было уверено, что сможет объединиться с неживой материей, трансформируя ее, создавая иллюзию живой плоти. От воплощения этой идеи на практике существо удерживала опасность связать материю и себя слишком прочными узами. До сих пор у существа не возникало желания задержаться в одном носителе на сколь ни то значительный срок. Но сейчас, подглядывая за тем, с какой нежностью Пигмалион обнимает скульптуру, существу показалось, что вот оно — спасение от одиночества.

Рабыня склонилась над статуей, спустя мгновение охнула и мягко осела рядом с ложем, потеряв сознание.

Жизнь подражает не искусству, а плохому телевидению.

Вуди Ален

Вой повторился.

И, почти сливаясь с ним, раздался крик смертельно напуганного человека. Даже непонятно было — мужчина кричит или женщина. Больше всего это походило на верещание подстреленного зайца.

Мы с Рысью, видимо, подумали об одном и том же. Реакция девушки была молниеносной. Только что она сидела на моем животе и со смехом лепила огромный ком снега, а в следующее мгновение исчезла. Я догнал ее только в конце переулка. Рысь остановилась, принюхиваясь.

— Где? — прохрипел я, упершись руками в колени. Все мои тренировки ничто в сравнении с природной скоростью и выносливостью оборотней.

— Не знаю! Я не чую запаха оборотня!

Меня слегка утешило, что Рысь тоже запыхалась. Слегка.

Вой повторился — ближе.

— Адреналин, — смог выговорить я. Воздуха по-прежнему не хватало.

— Что?

— Ищи запах. Адреналин.

Рысь принюхалась, лицо ее вытянулось, нос трансформировался в кошачий. Это выглядело бы забавно — в другой обстановке.

— Туда! — рявкнула она мяукающим голосом, срываясь с места. Я застонал, но заставил себя бежать следом. Когда я, шатаясь, вбежал в какой-то дворик, Рысь — уже полностью обернувшаяся — застыла, припав к земле и издавая тихое грозное урчание.

Старые липы резали голыми кронами свет луны, так что снег в центре дворика казался пятнистой шкурой какого-то зверя. В этой сумятице светлых и темных пятен я не сразу разглядел жертву — стоящего на коленях парня в камуфляжных штанах и кожаной куртке-"бомбере". Он, похоже, совершенно потерял разум от ужаса и уже не кричал, а тонко сипел на одной ноте.

И его можно было понять!

Оборотни-волки в своем зверином обличии выглядят не особо пугающе. То есть, я хочу сказать, вид скалящегося волка даже принципиальный оптимист не назовет умиротворяющим. Но он пугает знанием — перед тобой опасный хищник. Если отрешиться от этого знания (особенно помогает решетка зоопарка или экран телевизора) волк — красивый зверь.

В существе, застывшем на противоположной стороне двора, не было ничего красивого. В нем и от волка-то было мало, разве что задняя часть — вытянутая, с волчьими лапами и хвостом. От шеи до пояса чудовище больше напоминала гориллу. Огромная бочкообразная грудная клетка, толстенные руки, характерный горб-загривок, плавно переходящий в лоб с мощными надбровными дугами. Но дальше шла морда, какой я раньше не видел ни у обычных зверей, ни у теневых существ. Казалось, неопытный скульптор начал лепить лицо человека, потом захотел придать ему волчьи черты, но вместо волка у него получалось нечто среднее между акулой и крысой, и работа, в конце концов, была заброшена.

"Что это за страхолюдина?!"

"Не знаю, — в голосе богини изумление смешалось с отвращением. — Никогда такой мерзости не видела. И слава Хаосу!"

— Рысь, осторожнее, — попросил я оборотня. — Мы не знаем, что это за тварь. Возможно, оно владеет магией.

"Это вряд ли, — произнесла богиня. — В ней нет теневой крови".

"Мы сегодня уже сталкивались с магами без теневой… погоди! Я, кажется, понял!"

— Это обычный человек, — произнес я вслух, доставая револьвер. — Он просто не знает, как выглядят настоящие оборотни. Вот и принял форму, которую видел в каком-нибудь дешевом фильме.

"От этого он не менее опасен! — возразила Хайша. — А может быть и более! Не рискуй зря, позволь мне обрезать эту нить…"

"Мы же не знаем, почему он обернулся. Может быть, он сам этому не рад".

"Он уже несколько человек убил!"

"А он ли? Но даже если и так, я не собираюсь брать на себя роль судьи. А тем более — палача. И нам еще нужно снять подозрение с настоящих оборотней, а для этого лучше предоставить этого типа Совету живым".

Тварь, увидев в моей руке оружие, снова взвыла. На этот раз в вое отчетливо звучало разочарование. Потом она с неожиданной для такого нелепого тела ловкостью развернулась и метнулась в проход между домами. Рысь вновь опередила меня, сорвавшись с места одновременно с противником. Я бросился следом, проклиная глубокий снег, ленивых дворников и зиму в целом — как климатическое явление.

Краем глаза я успел заметить свечение, возникшее прямо в центре двора — кто-то открывал проход с теневой тропы. Кавалерия на подходе!

Ждать подмогу я не стал. Рысь почти настигла псевдо-оборотня, а я не знал, на что тот способен. К счастью, гнаться пришлось не долго. Видимо, наш противник не знал этого района и забежал в тупик. Повторилась та же мизансцена, только без участия жертвы.

— Рысь, не ввязывайся в драку, — произнес я, поднимая револьвер. — Я попытаюсь уговорить его сдаться. Если не выйдет, попытаюсь ранить. Так будет безопаснее для всех.

— Ладно, действуй, — согласилась девушка, возвращаясь в человеческую форму.

Я сделал шаг по направлению к оборотню, продолжая держать его на мушке.

— Эй, приятель! Хорош чудить! Видишь эту штуку у меня в руках? Это сорок пятый калибр, патроны усиленные. Я, конечно, постараюсь только ранить тебя, но сам понимаешь… Так что лучше сдайся…

Не знаю, удалось бы мне уговорить оборотня или пришлось бы стрелять. Не уверен даже, что он понимал меня. Этого мне не дали узнать.

Из арки, через которую мы только что пробежали, раздались приближающиеся шаги. Шла явно женщина — уверенно и деловито стучали каблуки, лишь слегка приглушаемые слоем снега на асфальте. Я услышал, как сдавленно выругалась Рысь, но обернуться и посмотреть, что происходит, не успел. Вплотную ко мне прошла волна — словно пронеслось мимо что-то невидимое, но массивное. А в следующее мгновение в оборотня словно ударил заряд напалма. Несчастная тварь взорвалась облаком черно-красного огня и сгорела в считанные секунды. Осталось лишь пятно копоти на стене дома, к которой только что жался оборотень.