Я кивнул. Меня вовсе не интересовали подробности чьих-то семейных дел.

— Мне может понадобиться осмотреть дом…

— Я-то не против, но нужно соблюдать правила, — возразил Тонг. — Поскольку у Амания нет наследников, все его имущество переходит Совету. Если вам будет необходимо попасть внутрь, придется взять письменное разрешение у главы Совета. Извини, Фокс, правила есть правила. Амания и так неделю назад обчистили, хорошо — взяли только один амулет. Если что опять случится, мне отвечать перед Ивором.

— Без проблем! — Я повлек Рысь к выходу. — Бывай, Тонг.

Оказавшись на улице, я обнаружил, что на город уже опустились ранние зимние сумерки. То ли потеплело, то ли так казалось из-за идущего снега. Впрочем, Женька явно с этим не согласилась бы. Девчонка пританцовывала возле крыльца, спрятав руки глубоко в карманы куртки и натянув вязаную шапочку по самые брови. Увидев нас, она подпрыгнула особенно истово и сходу набросилась на меня с кулаками. К счастью, физическая сила в достоинствах Женьки не числится. Я спокойно выдержал с дюжину тычков, едва ощутимых сквозь куртку, после чего девчонка выдохлась и сама отступила.

— И что это было?

— Сволочь ты, Фокс! — обиженно пропыхтела Женька. — Счас… дай только отдышаться… я тебе диск твой наглый отформатирую!

— Жень, ты что — здесь все это время стояла? — ужаснулась Рысь. — Зачем?! Холодно же!

— Так интересно же! — Женька шмыгнула покрасневшим носом. — И вообще это не честно! Я такой же детектив, как и ты, Фокс!

— Вообще-то, нет.

— Почему?! Ты считаешь, что раз я девушка, то не могу быть сыщиком?!

— Нет. Если бы ты была таким же детективом, то нашла бы способ попасть внутрь. Позвонила бы Ивору и попросила впустить. Взломала бы заднюю дверь. Влезла бы через окно или через подземную стоянку. Наконец, попыталась бы оглушить Тонга… впрочем, последнее не рекомендую — чревато весьма болезненным опытом.

— А… я… Так это что, типа испытание такое было, что ли?!

— Нет. Мы же не в школе. Никаких экзаменов тебе никто устраивать не будет. И оценок никто не ставит. Но постоянно указывать, что и как делать тоже никто не обязан. Когда научишься сама для себя ставить задачи и решать их — вот тогда станешь настоящим детективом.

Женька надулась и даже отстала на несколько шагов. Но долго изображать обиду ей помешало любопытство. Уже через десяток шагов она догнала нас с Рысью и как ни в чем ни бывало потребовала рассказать что произошло. Я подробно пересказал события сегодняшнего дня. Рысь добавила некоторые детали, которые я не заметил. Выслушав наш рассказ, Женька немедленно заявила:

— Я не верю, что Отбой их убил!

— Это, конечно, хорошо, — вздохнул я. — Но мы не можем потребовать освободить Отбоя только на том основании, что не верим в его виновность. Нужны доказательства, а с этим будет тяжело. Отбоя подставили основательно. Если бы я рассматривал эту ситуацию со стороны, то и сам бы засомневался в его невиновности.

Рысь заглянула мне в глаза:

— А ты не сомневаешься?

— Нет.

Остров Крит. 1150 год до н. э.

Во дворце царила тьма. Лишь несколько комнат освещены были масляными лампадами — кухня, комната стражи да еще комната царя Пигмалиона. Дворец замер в тревожном ожидании, словно размышляя, не пора ли погрузиться в траур.

Молодой царь умирал.

Никто не знал, что с ним. Никто не ожидал, что Пигмалион, всегда казавшийся переполненным могучей животной силой, в одночасье сляжет и уже не сможет подняться. Как обычно бывает в таких случаях, поговаривали о порче и о злом колдовстве. И — что было уже необычно — были не далеки от истины. Пигмалион умирал из-за колдовства. Своего колдовства.

— Я же говорил, — в который уже раз промямлил Эгалий. Лицо его исказилось от сдерживаемых слез. — Ну почему ты не послушал меня?! Нет… что уж… больше всех виноват я сам! Зачем, зачем я тогда наболтал всей этой ерунды?!

Умирающий промолчал. По мере того, как силы оставляли Пигмалиона, он становился все спокойнее… нет — равнодушнее. Смерть уже не страшила его и не возмущала. Он все обдумал и пришел к заключению, что смерть будет заслуженной расплатой за магию, которую он в последнее время использовал постоянно, даже если в этом не было особой необходимости. Хладнокровие, с которым он пришел к этому выводу, поразило бы его самого, если бы он не потерял способность испытывать сильные эмоции.

Он был готов к смерти, если не помнить об одной маленькой детали. Единственной детали, из-за которой его усталое сердце начинало вновь биться быстрее, а равнодушие пусть ненадолго, но отступало.

Он не хотел расставаться с Галатеей.

Раб, скорчившийся у двери в бесполезном ожидании приказов царя, вздрогнул и сжался еще сильнее. Для царя до сих пор оставался загадкой тот ужас, который окружающие испытывали перед его женой. Хотя та ни разу никого не обидела ни словом, ни тем более делом. Возможно — отвечал себе на этот вопрос царь — дело в ее чудесном преображении из статуи в живого человека. Люди чувствовали ее чуждость, хотя для самого царя она была самой прекрасной и самой любимой, ничего чуждого он в ней не ощущал… или запрещал себе ощущать.

Он встретился взглядом с царицей. Та шла к его ложу удивительной, только ей присущей походкой, одновременно величественной и невыносимо эротичной. Лишь когда она подошла и склонилась над ним, царь осознал, что сдерживал дыхание. Как и Эгалий, шумно сглотнувший слюну и тут же отчаянно покрасневший.

Царица не обратила на это внимания. Она с тревогой всматривалась в глаза мужа, читая в них приближающуюся смерть.

— Пора нам прощаться, любимая…

Даже эта короткая фраза отняла у него почти все силы.

— Нет. Я не позволю тебе умереть! Я узнала, что нужно делать…

Он попытался изобразить воодушевление, но не нашел в себе достаточно оптимизма для этого. С того самого момента, как стало ясно, что предостережение таинственного жреца было правдивым, они искали способ вернуть жизненные силы. Вскоре царь уже не мог надолго покидать ложе, но Галатея не смирилась и продолжала искать. Едва ли не каждый день она приходила с разными — порою очень странными — рецептами, выпрошенными, выкупленными или даже отнятыми у жрецов, магов, знахарей и ведьм. Увы, ни один из них не смог даже приостановить истончение жизненной силы.

Заметив недоверие в его глазах, царица упрямо нахмурилась, вытащила из принесенного с собой мешочка кусок древесного угля и принялась вычерчивать вокруг ложа сложную фигуру. Закончив, поманила к себе раба. Тот, почуяв опасность, попытался сбежать, но он даже не предполагал, с какой скоростью может двигаться царица. И сколько в ней силы!

Женщина вернулась, неся на плече оглушенного раба. Поставила его возле ложа на колени и приказала царю:

— Смотри ему в глаза!

— Что ты…

— Смотри в глаза! Все объяснения потом!

Она умела приказывать! Царь невольно перевел взгляд на вылезшие из орбит глаза раба. Женщина негромко запела речитатив на незнакомом языке. Как ни странно, это подействовало. Царь почувствовал, как простенький мотив затягивает его, словно водоворот. Мир вокруг стал размытым, отчетливо видны были только глаза раба… а потом напев оборвался и царь почувствовал забытое уже ощущение — его тело вновь было полно сил!

Он недоверчиво поднял руки — неожиданно легко, сел… вскочил, обнимая радостно смеющуюся жену. И лишь тогда заметил искаженное ужасом лицо Эгалия и тело раба — с выпученными стекленеющими глазами, вывалившимся языком и следами от двух нечеловечески сильных рук на шее.

Человеку случается споткнуться об истину, но в большинстве случаев он просто поднимается и продолжает свой путь, как ни в чём не бывало.

Уинстон Черчилль

— Но почему?! — раздраженно воскликнул Алекс. Потом с некоторой опаской покосился на Рысь, но все-таки продолжил: — Извини, крошка, тебе неприятно будет это услышать, но твой парень был натуральным психом. Вик, ты-то должен помнить, как он на тебя охоту устроил! Он нам, конечно, потом здорово помог…