— Я соврала. Тогда, в зале, — тихо ответила Катерина. Она бросила на меня обиженный взгляд и сказала прежде, чем я открыл рот: — А что мне оставалось делать? Ты был одной ногой в чертогах Старой Матери, а я — с твоими головорезами, которые могли убить меня и захватить весь Бергсланд! Наследник был единственным, что пришло мне в голову! Я сказала им, что у тебя есть продолжение. Законный князь.

Моя умная княгиня. Я бы не додумался. Я потрясённо молчал. Не знал, чему и кому теперь верить. Запутался. Разлепил губы и угрюмо сказал:

— Что за ублюдок Гуди? Болтают, что ты трахалась с ним.

Катерина залепила мне смачную пощёчину. Я оторопело вскинул брови. Лицо горело. В голове, раненой, всё перемешалось. Заныло. Снова подкатила проклятая тошнота. Впервые меня ударила женщина. Я настолько растерялся, что смог выдать лишь два слова:

— За что?

— Мне больно от твоих слов!

Катерина пылала ненавидящим взглядом. Глаза стали мокрыми, блестели слезами. Щёки налились румянцем. Я крепко обидел её. Вспомнил, что также она смотрела на меня в брачную ночь. Мы возвращались в начало, будто не было тех жарких ночей и долгих разговоров про империю. Всё было пустое.

— Давно ты веришь слухам, Зиг? — прошептала она жарким шёпотом. — Зачем бы мне предавать тебя? Я люблю тебя, Зиг, слышишь?

Люблю? Сотни раз слышал, что толку от этих пустых слов.

— Катерина, — нахмурился я. Меня разрывало на части. Я хотел ей верить, но не мог. Предатели хорошо ласкали уши враньём.

— Ты не веришь мне? — всхлипнула она.

Боги, только не реви!.. — я дёрнул желваками. — Что ты творишь со мной, моя весна?

— Ты видел кровь вчера? — вдруг сказала Катерина. — Была бы кровь, если бы я посмела быть с другим в твоё отсутствие? Было бы так больно?.. Я не знаю никого, кроме тебя. Ты мой первый мужчина и мой последний. Я тоже кое-что знаю о чести, Зигрид. Я лучше умру, чем лягу под другого.

Стало стыдно за грубые слова. Как я мог усомниться в верности главного моего сокровища? Она была рядом. Плакала надо мной, лечила, убирала дерьмо, молилась обо мне. Терпела мои выходки и всё равно оставалась верной, трепетной и нежной. Меня мог обмануть кто-угодно. Предать. Попытаться убить.

Кто-угодно, но не она.

— Прости, моя весна, — смутился я. Погладил её по лицу. На коже была влага. Слёзы. Я поцеловал её головку. — Прости, я глупец и просто ревную. Кругом предатели, Китти, я… я уже не знаю, кому могу верить.

Сказал правду, потому что хотел, чтобы она знала о моих чувствах. Что я тоже, проклятье, боялся. Боялся предательства сильнее, чем огня. Китти была единственной, кто понимал меня. Я ценил это. Не мог разбрасываться ею. Надо же быть таким глупцом, чтобы заподозрить её в измене! Катерина прижалась к моей груди и заплакала.

— В усадьбе стало теплее, — проговорил я, всем сердцем желая успокоить мою весну. Погладил её тонкую спинку. — Красивый гобелен, кстати. Вышьешь дракона? Давно хотел такой.

Она кивнула, всхлипывая. Погладила мою рубашку, расправляя складки. Интересно, о чём она думает? Ненавидит меня? Я отнял у неё счастливую жизнь в доме её отца. Заставил скучать, запер в четырёх стенах, ругал за каждый шаг. Урод. Самого тошнит. Ничего удивительного, если бы она сбежала с другим.

Но я слишком хотел верить, что меня может любить такое светлое, доброе существо. Дурак. Я чудовище и заслуживаю только гнить в земле.

— Зиг, — позвала Китти.

Я тут же склонился, чтобы услышать её голосок. Хотел обнять и целовать мокрые щёки. Любить вечность.

— Если будут вопросы про наследника, я всё улажу. Доверяй мне, прошу.

Она взяла мои руки своими маленькими ладошками. Тёплыми и нежными. Я кивнул. Я не мог не поклясться ей.

От слов Зига мне до сих пор было плохо. Как он мог так грязно думать обо мне? Чем я заслужила такое к себе отношение? Была плохой женой? Я же так стараюсь угодить ему! Помогать!.. И это плата за мою доброту?

Когда мы вернулись в покои из хранилища, уже была почти ночь. Зиг пытался шутить со мной, будто ничего не было. Но я молчала. Не хотела даже видеть его. Тогда и Зиг замолк и нахмурился.

Он не соизволил разжечь очаг, а сразу рухнул в постель. Утомился? Должно быть, рана на голове сильно выжимала его силы. Я была обижена на него, едва держалась, чтобы не зареветь в голос. А мне ещё менять его повязки. Отошла, чтобы развести огонь в очаге. В покоях стало светлее. Затрещало ласковое пламя. Я вздохнула и пошла за чистыми полотнами, чтобы заняться лечением моего великого, но такого злого мужа.

Почему ты такой, мой Горный Лев? Почему устроил мне этот допрос? Как твой грязный язык смог выговорить те ужасные слова? Впервые за последние седмицы я захотела вернуться домой. Чтобы этого всего не было. Чтобы отец снова приходил ко мне и целовал в голову перед сном, говоря, что я его «любимый цветок». Хочу играть с подругами среди заливного луга, плести венки из весенних цветов. Хочу домой.

— Какой подарок ты хочешь? — вдруг заговорил хриплый голос Зига. — Завтра праздник Поворота, я должен одарить тебя, моя весна.

Должен? Я думала, ты любишь меня, и тебе нравится дарить мне подарки.

— Ничего не нужно, — пробормотала я, опустив глаза. Никак не решалась прикоснуться к нему, только принесла повязки и глупо сидела, будто окаменелая, около него на краю постели.

— Понятно. Ты опять меня ненавидишь.

Я не удержалась и всхлипнула. Почему, когда я думаю, что тревоги отступили и я буду счастлива, всё начинает сыпаться? Это будет самый кошмарный праздник Поворота в моей жизни.

Зиг не стал успокаивать меня. Совсем замолчал и даже не глядел. Снова я стала для него пустым местом. Я перевязала его голову, роняя слёзы на его грудь и лицо, потом отнесла использованные повязки на стол. Завтра пойду стирать, не могу доверять прачкам такое важное дело. Губы тряслись, а по щекам текли слёзы. Не могла скрыть полностью своё состояние, хотя и сидела к Зигу спиной, пока распускала косу. Нос предательски шмыгал.

Князь хранил молчание. И мне было ещё больнее от этого. Я совсем не понимала, что творится в его голове. Как мне теперь относиться к нему? Стоит ли проявить холод в ответ? Боги, страшно думать, ведь я так страстно отдавалась ему вчера! Терпела боль, лишь бы порадовать его. Почему я такая глупая?

— Долго ты будешь там рыдать? Сюда иди.

Я покорилась, вечная раба своего князя. Убрала гребень в шкатулку и залезла на кровать, подползла к нему на четвереньках и легла. Закуталась по уши в мех одеял. Повернулась спиной, чтобы не видел моё красное, зарёванное лицо.

Зиг обхватил меня и придвинул ближе. Я зажмурилась и обняла его огромное плечо с жёсткими мускулами. Стало тепло. Этого тепла мне так не хватало целый месяц.

— Прости, Китти, — тихо сказал Зиг и поцеловал мою макушку. — Прости…

В день Поворота было темно, как и в день моей свадьбы. Только теперь на дворе лежали огромные сугробы, а с серого неба падали крупные снежинки.

Я проснулась в одиночестве. Мне показалось, что в покоях даже морозно. Натянула платье, умылась холодной водой, которой служанки наполняли деревянную миску и оставляли на столе, расчесала волосы. На глаза попалась седая прядь. Я вздохнула. Хватит так сильно беспокоиться за него. Он всё равно этого не оценит.

Надела волчью шубку и повязала на голову платок, хотела идти к прачкам, чтобы выстирать повязки, и взять себе поесть. Я вышла во двор через заднюю дверь, которой пользовалась прислуга. Во дворе уже работали рабы. Царила суета. Все готовились к празднованию. Даже отсюда я слышала голос главной кухарки Агот.

— Доброе утро, госпожа! Как князь? Поправляется? Давненько я его не видала, — Агот широко улыбнулась мне, встретив на кухне. Она была высокой и полной, собирала волосы под косынку, чтобы не мешали. Лицо её было всё уже в морщинах, но глаза, синие, оставались яркими. По движениям и выдержке она походила на Оддманда, такая же жёсткая и резковатая. Наверное, они прожили вместе несколько десятков зим.