Посад, где обитали ремесленники, по-прежнему был полон народу, просторная торговая площадь никогда не пустела. Вот и сейчас Ширам издалека увидел большую толпу, обступившую помост, на котором кто-то… играл на гуслях и пел?

Вспомнив о поручении Тулума, Ширам направил коня в сторону площади.

Еще подъезжая, маханвир накхов понял, что ошибся в своих подозрениях. Мравецких жителей развлекал не слепой старец, а совсем молодой мальчишка. Его звонкий и чистый, словно серебряный колокольчик, голос был слышен издалека. Красивый, похожий на переодетую девчонку белоголовый паренек пел что-то жалостное, берущее за душу, – по крайней мере, полная площадь народу слушала его, затаив дыхание. Прокладывая в толпе дорогу к помосту, Ширам невольно обратил внимание, как напряженно слушали дривы. Они едва обращали внимание на теснивших их конников, неохотно расступаясь в стороны.

«Жаль, что я не знаю их языка», – подумал Ширам. Ему поневоле сделалось любопытно – что за песня так захватила внимание зевак?

Он прислушался и вдруг с удивлением отметил, что более-менее понимает. Это был язык ингри, очень схожий с говором простолюдинов Аратты. Здешние жители, видно, тоже владели им. Ширам натянул поводья, остановившись неподалеку от помоста. Да, беловолосый был из племени ингри. Накху даже показалось, что он его прежде видел. Неужели в племени Хирвы? Но ингри никогда прежде так далеко от дома не уходили…

– Айну моя, Айну! Ты не позабыта! – звенел над торжищем завораживающий, сильный и нежный голос.

В толпе рядом с конниками слышались всхлипы. Какие-то румяные девки уже утирали глаза уголками платков. Видно, гусляр оплакивал свои любовные страдания так умело, что они живо отзывались в сердцах слушателей…

Ширам начал благодушно прислушиваться к жалостливой песенке – и вот тут вдруг у него волосы зашевелились на голове. Песня рассказывала вовсе не о любовной тоске! В ней подробно описывалась жестокая расправа, совершенная захватчиками-арьями над беззащитной девицей. И оттого что о злодеяниях пелось нежным голоском, они казались лишь страшнее…

Каждые две последние строки мальчик пропевал дважды, и толпа подхватывала их: дружно, сосредоточенно, на едином вздохе.

– Заклинаю, братья, кровушкой своею! Повстречал арьяльца – убивай злодея! – гремело над площадью.

Ширам с застывшим лицом дослушал песню до конца.

– Маханвир, – донеслось сзади среди шума одобрительных выкриков. – Нам сейчас лучше уйти…

Ширам, не оборачиваясь, тихо приказал:

– Когда парень закончит петь, проследите, куда пойдет. Схватить – и ко мне. Да смотрите, чтоб никто не заметил.

Мальчишка запел новую песню – что-то о проигранной битве, о справедливости богов. Ширам развернул коня и направился прочь, провожаемый уже не настороженными, а откровенно злобными взглядами дривов.

Пойманного мальчишку притащили уже в темноте.

– Прямо из-за стола добыли, – усмехнулся накх, выталкивая навстречу Шираму ошалевшего Хельми. – Песню допел, вышел во двор проветриться – да и не вернулся. Дружки его небось до сих пор ищут…

– Что за дружки? – нахмурился Ширам.

– С ним за столом какие-то мальцы сидели, вроде местные…

– Надо бы и их взять.

– Там остались мои люди, – поклонился накх. – Следят за ними.

– Хорошо…

Ширам повернулся к Хельми и принялся рассматривать его. Тот стоял, тараща глаза и крепко прижимая к себе короб с гуслями.

– Вроде мне твое лицо знакомо, – прищурился Ширам. – Ты ингри?

Хельми только сильнее вжал голову в плечи. До того он накхов не видел и сперва вообще не понял, кто эти темнолицые и куда его волокут. Но тут он наконец сообразил, с кем разговаривает, и ему стало еще страшнее. Царская охота! Зловещий воин, что всегда был при царевиче! Убийца Великого Зверя… Злейший враг божественного Учая!

И этот-то враг смотрит на него, словно змей на лягушку, и от его взгляда кишки смерзаются в ледяной комок.

– Как твое имя? – тихим, ровным голосом спросил Ширам.

– Люди зовут меня Хельми из рода Хирвы, славный воевода…

– Это ведь ты пел песню на торжище?

– Пел, – подтвердил Хельми.

– Песня про Айну… Красивая песня. Кто сочинил?

– Я и сочинил.

– Самородок, значит… Неграненый самоцвет…

Ширам встал с лавки. Хельми попятился.

– Можешь сочинить еще такую песню? – внезапно спросил накх.

– Я… Г-государь в-воевода…

– Давай. Я слушаю.

– Я… так не могу, – растерявшись, пролепетал Хельми. – Мне нужно, чтобы… сперва что-то увидеть или услышать… а потом уж про это спеть…

– Как про девушку Айну, которую арьи замучили? Ты сам это видел?

– Нет, хвала богам! – испуганно отозвался Хельми.

– Где-то услышал? Тебе рассказали?

Хельми кивнул.

– Кто?

– Люди…

– Какие люди? Где? Кто там был?

– Дривы, – пролепетал Хельми. – Обычные… А где? Не помню, в избе сидели…

– В Мравце? – подсказал Ширам. – Или в Ладьве? Ты ведь из Ладьвы пришел, не так ли?

Хельми вытер вспотевший лоб:

– Ну там, в Ладьве…

Ширам забрал из ослабевших рук подростка короб, достал оттуда гусли и принялся вертеть.

– Ингри не играют на гуслях. Где ты их взял?

– Сам сделал.

– Нет, каков самородок! – усмехнулся Ширам. – Сам песню сочинил, сам гусли сделал! Кто тебе показал, как ладить гусли?

Хельми покраснел и буркнул:

– Не помню. У дривов подсмотрел…

– Кто-то показал тебе, как сделать гусли, научил заплачке про Айну и отправил сюда, петь на торжище, в Мравец… Вот он, наш настоящий самоцвет неграненый… И кто же это? Кто он, твой наставник?

Хельми мрачно смотрел в пол.

– Ты хороший певец. Боги улыбаются, слушая твое пение. – Ширам положил руку на плечо подростка, и тот задрожал. – Но ты хоть понимаешь, что творишь, когда поешь подобные песни?

– Да… Не хочу, чтобы невинных обижали…

– А понимаешь, что испытывают люди, когда слушают тебя?

– Жалость к Айну…

– Ненависть. Ты пробуждаешь в людях ненависть.

– Вы, арьи, моего отца убили! – стуча зубами, проговорил Хельми. – Я пою правду. Надо, чтобы люди знали, какие вы…

– Твой отец, верно, был одним из тех, кто подло напал на царскую охоту? Тех, кого подбил на злодеяние Учай?

– Арьи – зло…

Ширам взял мальчишку за подбородок, вытащил кинжал и, едва касаясь кожи, провел острием под нижней челюстью.

– Хорошо поешь, – тихо проговорил он. – Такой красивый голос. Жаль, больше не будет песен. Тяжело петь без языка…

Хельми покачнулся. Изба поплыла перед глазами.

– Я сам песню сочинял, – пробормотал он. – Сам, один…

Ноги у подростка подкосились, и он упал без чувств на пол.

– Обмочился, – заметил один из накхов, подходя к мальчишке. – Куда его?

– Отпустить, – бросил Ширам. – Выдайте новые портки. Гусли отдайте. И пусть идет.

Предводитель накхов прошелся туда-сюда по избе.

– Проследить за ним. У певца тут дружки – те самые, с которыми он пришел в Мравец. Он сейчас к ним на постоялый двор побежит. Узнать, кто таковы. Сторожить, чтобы ночью не удрали. Если лягут спать – просто наблюдайте. А завтра поглядим…

Ширам проводил взглядом накхов, уносивших мальчишку, сел на лавку и задумался. На душе было скверно. Вроде все правильно сделал, как надлежало. Но чутье подсказывало, что беды только начинаются…

Его разбудили рано утром, когда небо едва посветлело.

– Маханвир, тревога!

Чутко спавший Ширам вскочил с лавки. Перед ним с сокрушенным видом стояли двое накхов, которых он накануне отправил следить за товарищами певца Хельми.

– Что случилось?

– Это парень, гусляр… Мы всю ночь сидели в засаде. Было тихо, все спали… А перед рассветом внутри постоялого двора поднялся крик… Словом, он мертв.

– Что?!

– Его повесили – или он сам повесился. На балке под крышей, прямо в кружале. Служанка утром пошла топить печь и нашла его…