– Нет, – упрямо сказал Ширам, вскидывая голову. – Это Накхаран ждет гибель, если он замкнется в себе. Еще век, два – и снова каждый маленький саар будет править в своей долине…

– Именно поэтому мы с тобой и стоим здесь. Ты думаешь, что смотришь вперед, но ты слеп – да еще и не хочешь признавать своей слепоты. А слепой саарсан Накхарану не нужен.

Великий Накхаран – древняя столица, полностью разрушенная по приказу арьев еще во времена Афая, – в тот день словно ожил. Казалось, вернулись те времена, когда на его площадях, торжищах, во дворцах и храмах кипела жизнь, а не змеи ползали среди колючих кустов и каменных руин.

День был ветреный и ясный, солнце резало ползущие по небу тучи. Снежные вершины, окружающие долину, нестерпимо сияли в небе. Сквозь Львиные ворота – два постамента с обломками огромных когтистых лап горных львов – потоком двигались всадники. Отряд за отрядом, род за родом ехал по широкой прямой дороге, мимо развалин башен, к пологому холму, к белому камню, светившемуся на вершине. То был престол Великого Накхарана, сплошь покрытый причудливой резьбой. Лишь жрецы Отца-Змея знали, что она означает.

Возле белого камня стоял Ширам. Его окружали несколько воинов в полном вооружении, с зачерненными лицами. Сам же бывший саарсан был без боевой раскраски. Ни венца, ни Змеиного Солнца на груди, ни мечей за спиной.

К полудню под холмом гудела огромная толпа. Люди прибыли со всех концов страны, из всех двенадцати родов, чтобы увидеть своими глазами низложение и изгнание саарсана. Приехал и Аршаг, однако стоял за спинами остальных и вел себя тихо. От рода Хурз приехали несколько мрачных стариков, державшихся, как всегда, в стороне. Все отметили, что на обряде не присутствовало ни одной жрицы Найи. Зато рядом с камнем стоял беловолосый старик, на которого смотрели со смесью ужаса и почтения, как на горный призрак, явившийся средь бела дня.

Воины рода Афайя тоже стояли под холмом. В толпе шептались, что боевая раскраска на их лицах скрывала краску стыда.

Почти все накхи молча осуждали Ширама. Не стоило ему отдавать себя и свой род на такой позор! Он же вполне мог пасть в битве, или скрыться в горах, или, в конце концов, перерезать себе горло… Многим было жаль Ширама, но те подавно помалкивали. «Не приведи меня боги когда-нибудь оказаться на его месте!» – думал каждый.

Уже закончился обряд возвращения царских сокровищ. Каждый из сааров забрал обратно то сокровище, что веками хранилось у него в роду. Змеиный венец, лунная коса, кольчуга, пояс, поножи, щит, боевой пояс…

– Мы возвращаем тебе, Предвечный Отец, твою шкуру и твое жало! – торжественно провозгласила Арза-Бану, получая из рук угрюмого старейшины Афайя кольчугу и меч в посеребренных ножнах и передавая их жрецу Змея. – Отдай их достойнейшему, которого нам укажешь…

Наступал черед бывшего саарсана.

Первыми поднялись на холм пятеро старейшин рода Афайя.

– Мы делили с тобой хлеб, – дребезжащим голос провозгласил древний Астхи, кидая лепешку в сухую траву. – Да сгинет память о нем! Ты больше не Афайя, ты больше не накх!

– Мы делили с тобой вино. – Покрытый шрамами старейшина вылил под ноги вино из меха. – Да вернется оно в землю! Ты больше не Афайя, ты больше не накх!

Следом вышли шестеро жен саарсана. Лица их были закрашены черным без узоров, все украшения сняты, косы разлохмачены в знак скорби. Может, ночью они и лили слезы, но сейчас стояли с каменными лицами, и глаза смотрели куда угодно, только не на бывшего мужа. Старшая из жен торжественно взяла полынную метлу и взмахнула ею у ног Ширама:

– Мы стираем твои следы. Да не отыщет мертвец пути назад!

– Ты больше нам не муж, ты больше не Афайя, ты больше не накх! – подхватили остальные жены.

Ширам втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Он думал, что сумеет все перетерпеть спокойно, но его охватил гнев от несправедливости происходящего. Он бросил презрительный взгляд на Арза-Бану, стоящую поблизости.

– Что еще? – громко воскликнул он, расправляя плечи. – Может, косу отрезать захотите? Подходите – кто первый?

Он смотрел вниз, пытаясь разглядеть знакомые лица, но накхи отводили глаза. Его слова смутили многих.

– Веди себя достойно, Ширам! – прошипела Арза-Бану. – Не позорь звание саарсана, которое тебе выпала честь носить…

– Ты говоришь о чести? Я не щадил своей жизни, я одерживал победы, я расширил наши земли втрое – и чем вы отплатили мне, люди Накхарана? Боги не любят неблагодарных. – Ширам возвысил голос: – Здесь и сейчас вы воткнули клинок себе в горло, накхи!

Никто не ответил ему. Зачерненные маски вместо лиц, змеиные пасти змей на лбу… На миг Шираму показалось, что он не узнаёт никого из стоящих. Все, кто смотрел на него, стали чужими.

– Я не желаю быть одним из вас, – бросил он. – Я больше не Афайя, я больше не накх!

Ширам повернулся в сторону нескольких воинов Афайя, стоящих ближе всех к вершине холма. Невысокая накхини с густо закрашенным лицом, ожидавшая знака, бросила ему изогнутый меч из небесного железа.

Ширам поймал меч на лету и шагнул к белому камню. Прежде чем кто-то успел остановить его или хотя бы понять, что он задумал, бывший саарсан положил правую руку на престол Великого Накхарана, резко замахнулся и отсек ее одним ударом.

Белый камень разом окрасился красным, отрубленная пясть упала на землю.

– Кровь за кровь, – проговорил Ширам, покрываясь смертельной бледностью. – Я больше ничего здесь никому не должен.

Он пошатнулся. Двое воинов Афайя кинулись к нему на помощь. Даргаш подхватил, не давая упасть, Янди мигом перетянула культю тугим ремнем.

Никто даже не пытался им препятствовать. В первый миг над холмом и его окрестностями застыла мертвая тишина. Потом она наполнилась ропотом, возбужденными возгласами, и наконец вся долина загремела восторженными воплями, стуком и звоном от ударов рукоятями мечей о щиты. «Теперь о Шираме будут складывать легенды!» – думал каждый.

Смотрите, люди Накхарана, каков он, опозоренный и изгнанный вами саарсан! А те, кто нынче не пришел к престольному камню, пусть вырвут себе глаза с досады – потому что ничего подобного они не увидят, проживи хоть триста лет!

– Ты получила свое искупление? – тихо спросил Ширам у Янди, вместе с Даргашем помогавшей ему спуститься с холма.

Лазутчица лишь кивнула, не находя слов.

– Не совершили ли мы ошибку? – подумала вслух Арза-Бану, провожая взглядом уходящего Ширама и его людей. – Не изгнали ли своими руками великого правителя?

Нимай, стоявший рядом, даже не услышал ее.

– Боги, – шептал он, – какую песнь будут петь об этом дне!

В Накхаране настало время скорби. Ширама оплакивали как мертвого, поскольку он и был теперь мертвым для накхов. Хуже того – он все еще ходил по земле, вызывая в людях ужас и отторжение. Ибо никого так не боялись бесстрашные накхи, как неупокоенных мертвецов. Они могли воспевать красоту поступка низвергнутого саарсана, помогать ему, восхищаться – и при этом гнать от своих дверей.

Впрочем, род Афайя всегда заботился о своих покойниках. Шираму и его людям было дано все необходимое для того, чтобы уехать из Накхарана. Неподалеку от крепости Афайя, в роще при въезде в долину, для него разбили большой шатер. Правда, когда Ширам добрался до него, никто из Афайя не встречал бывшего родича. А из всей его свиты остались лишь волколак Даргаш и полукровка Янди. И конечно, царевна Аюна.

Первые несколько дней после обряда прошли для Ширама словно в бреду. Там, на холме, он почти не почувствовал боли, но потом она нахлынула огненной волной. С тех пор он не спал ночами, баюкая жестоко дергающий обрубок руки. Настои, которыми его поила Аюна, едва помогали. Стоило ненадолго забыться, и вот уже он рубился с кем-то насмерть – и обе руки были при нем. Просыпаясь, Ширам снова видел обмотанную повязками культю и чувствовал, что как никогда близок к отчаянию.