Данхар скривился. Ему вспомнился румяный, веселый Аршалай, который всегда так радовался его приездам и старался сделать их приятнее. Аршалай с его вечной шутливой болтовней, скрывающей изощренный холодный ум и сердце, не ведающее сострадания. Жена наместника в доверительной беседе как-то сказала Данхару, что ее муж никого на свете не любит. О нет, одного человека дорогой друг просто обожал – себя. И ради этой единственной любви был готов на все…

«Как бы теперь не пришлось избавляться и от самого наместника!»

Маханвир задумался, чувствуя, как темная ярость отступает, сменяясь ледяной готовностью. Так бывало всякий раз, когда он находил источник бед, который предстояло выкорчевать.

«В любом случае первое, что следует сделать, – поймать Аршалаево отродье и расправиться с ним. Перехватить его на подъезде к Майхору… А там поедем к Аршалаю – и поглядим…»

Марга встретила Хасту и его спутников в распахнутых воротах.

– Я знала, Данхару не удастся тебя утопить! – торжествующе воскликнула она, обнимая жреца за плечи и стискивая его так, что бедолага ощутил себя бочкой, на которую надели обруч. – Давай рассказывай, как тебе удалось выбраться из трясины.

– Мне б помыться, – прохрипел Хаста.

– Я прикажу, тебе сейчас нагреют воды, – кивнула накхини. – Я знаю, ты не любишь холодные омовения.

– Благодарю тебя, доблестная Марга…

– Ерунда.

Лицо девушки вдруг стало задумчивым.

– Я хочу поговорить с тобой о важном деле, – сказала она, отводя жреца в сторону.

Хаста насторожился:

– Что еще за дело?

– Ничего такого, с чем бы ты не мог легко справиться. Думаю, пока ты будешь купаться, ты с ним уже покончишь.

– Я не понимаю тебя.

– Что тут непонятного? Ты должен будешь сочинить песнь.

– Песнь?!

– Ну да. Воспевающую мои подвиги, а также славные деяния моих девчонок. Последнее особенно важно. Сегодня у них великий день. После заката я устраиваю праздник Заплетания воинской косы… – Она чуть помедлила. – По крайней мере для одной из них.

– Ах вот оно что…

– Так что, сам понимаешь, нужна будет достойная песнь. Мы прошли боевой путь от границ Накхарана до этой лесной крепости, отвоеванной у изменника. А я чувствую себя словно бьярка, которая все это время сидела дома и крутила прялку!

– Крутят не прялку, а веретено…

– Не придирайся. Ты понял, что я имела в виду. Если никто не воспевает мои подвиги, значит их все равно что не было!

Хаста вздохнул:

– Но я не умею сочинять хвалебные песни…

– Как так? – искренне удивилась Марга. – Вы, жрецы, только и делаете, что распеваете в своих храмах. Значит, и ты умеешь. Просто не хочешь. Это нечестно! Ведь богами так заведено в мире: простолюдины кормят воинов, а жрецы воспевают их подвиги, чтобы слава смелых оставалась в веках!

– Гм… А я-то, неразумный, всегда полагал, что высшее предначертание жрецов – петь хвалу богам, землепашцев – кормить, а воинов – охранять…

– Оставь жреческие мечтания и подумай лучше о той песни, которую нынче сочинишь. Тем более это ведь и твоя слава. Кому, как не тебе, найти верные слова? Стало быть, я жду.

Марга повернулась и собралась было уходить, оставив застывшего столбом Хасту посреди двора.

– И вот еще… – Она вдруг повернулась и устремила на жреца настолько проникновенный взгляд, что тому стало и вовсе не по себе. – Я начинаю думать, что мой брат все же был прав.

– Ты о чем? – с возрастающим подозрением спросил Хаста.

Но Марга уже повернулась и уходила прочь, направляясь к накхам своего рода.

– О чем ты?!

– Сам знаешь, – не оборачиваясь, ответила накхини. – Воду сейчас подогреют. К закату песнь должна быть готова.

Солнце уже ушло за лес, лишь над черными зубчатыми верхушками алела быстро угасающая полоса, бросая слабый отсвет на облака. В лесной крепости, однако, никто и не думал спать. Внутри было светло как днем от разведенных во дворе больших костров. В воздухе расплывался аромат жарящейся на огне оленины. Во дворе крепости толпились воины, о чем-то разговаривая. Все были снаряжены как в поход, с нарисованными на лицах клыкастыми змеиными мордами. От костров доносились смех и пение.

Хаста поймал себя на том, что тоже улыбается. Он чувствовал себя спокойно и безмятежно, чего давно уже с ним не бывало. Не нужно бежать, прятаться, придумывать хитрые уловки, искать выход из смертельной ловушки… И где – в логове накхов! «Змеевы дети нынче прямо-таки на себя не похожи, – думал рыжий жрец. – Неужто их так радует воинское посвящение наших девчонок? Ах да – мы избавили их от Данхара. Это ли не повод для праздника? Наверно, теперь думают, что их служба окончена, готовятся возвращаться домой…»

Если б еще не песнь, которую надо сочинить прямо сейчас! Вот не было печали…

Откуда-то слышалось мелодичное треньканье струн, будто кто-то подтягивал их и пробовал лады. Похоже, кто-то из накхов привез с собой на север читру. Здесь, в Бьярме, чаще встречались еловые гусли-самоделки с глуховато гудящими жильными струнами. Читра, под которую накхи пели свои героические песни, с их бесчисленными именами и кровавыми подробностями, была не так проста и более требовательна. Звук ее струн напоминал чистый холодный звон «горного льда»… «Надеюсь, Марга не захочет, чтобы я еще и сыграл! Или она считает, что раз жрецы поют в храмах, значит они должны уметь играть на накхской читре, бьярских гуслях и боевом барабане вендской стражи?»

Мысли о Марге снова заставили Хасту нахмуриться.

«Будь она неладна со своей песнью! И что она имела в виду под словами „мой брат был прав“? Надеюсь, не то, о чем я думаю…»

– Что тут творится? – раздался голос Анила.

Жрец оглянулся и не смог удержаться от смеха. В просторных, но слишком коротких для него черных одеяниях, выданных вместо перепачканной в болоте одежды, благородный арий выглядел сущим пугалом. Широкие штаны, которые накхи от колена до щиколотки туго обматывали полосками ткани, едва доходили ему до середины голеней, а рубаха казалась отобранной у младшего брата.

– Что ощерился? На себя посмотри! – буркнул Анил. – Рыжий накх! В твою рубаху влезет еще два-три тощих жреца!

– Накхи любят свободную одежду, – объяснил Хаста. – Она помогает скрывать движения. Но ты прав – мы оба выглядим нелепо.

– Так и есть! Что они затевают? Ты только погляди на нее!

Анил указал на Яндху. Та неподвижно восседала на колоде для колки дров, а накх с белой лентой в косе, склонившись, вырисовывал ей на лице змеиную морду. Рядом, опираясь на лунную косу, стояла уже снаряженная и раскрашенная Вирья и что-то оживленно им рассказывала.

«По крайней мере для одной из них», – вспомнил Хаста слова Марги, и ему почему-то стало тревожно.

– Нынче этим девицам предстоит пройти воинское посвящение, – сказал он Анилу. – Понятия не имею, в чем оно будет заключаться. Должно быть, их ждет некое испытание. Если они его выдержат, им заплетут косы, как прочим взрослым накхам.

Анил внимательно поглядел на девушек.

– Вон та, зеленоглазая, очень привлекательна, – неожиданно сказал он. – Зря они разрисовывают ей лицо. Клыки ее не красят.

Хаста хмыкнул.

– Лучше бы тебе держаться от нее подальше, – от души посоветовал он.

– Я вообще не желаю иметь с ними дела. Я их хорошо помню. Они купались голышом в озере, изображая оборотней-бобрих. В озере, где были убиты мои люди! А ты заманил нас туда!

– Вовсе нет! Вспомни, я изо всех сил отговаривал вас туда лезть, – возразил Хаста. – Я предупреждал о гневе Тарэн, но ты отказался слушать…

Анил досадливо махнул рукой, оглядывая крепость. Он понимал, что положение у него крайне двусмысленное. Он был среди бунтовщиков-накхов, и пусть никто вроде бы не обращал на него внимания, но юный придворный прекрасно понимал – покинуть крепость ему не позволят. Возможно, он не сидит сейчас в яме лишь благодаря заступничеству хитрого жреца, этого фальшивого звездочета… Юноша стиснул зубы. Он то и дело напоминал себе, что находится среди врагов и Хаста – первейший из них, однако не чувствовал к нему ненависти. Если честно, он испытывал к жрецу лишь огромную благодарность за то, что тот, рискуя собой, спас его от страшной и позорной смерти в болоте…